Жюль Верн - Дети капитана Гранта Страница 27

— Конечно, мой мальчик, раз я француз — ведь в каждом французе сидит повар.

Через пять минут Паганель уже раскладывал на раскаленных углях очага большие куски дичи. Десятью минутами позже он подал своим товарищам преаппетитно зажаренное «филе из гуанако». Никто не стал чиниться, и все накинулись на эту «пищу богов».

Но при первом же глотке, к великому изумлению географа, на лицах всех присутствующих появилась гримаса, сопровождаемая единодушным: «Фу!».

— Отвратительно! — сказал один.

— Совершенно несъедобно! — добавил другой.

Бедный ученый, попробовав сам своей стряпни, принужден был сознаться, что это жареное мясо было действительно несъедобно даже для голодных людей. Его товарищи стали подшучивать над ним, к чему, впрочем, он отнесся очень добродушно, и подняли на смех «пищу богов». Паганель ломал себе голову над вопросом, каким образом вкусное, всеми ценимое мясо гуанако могло сделаться таким несъедобным в его руках. Вдруг его осенила мысль…

— Понял! — воскликнул он. — Понял, черт побери! Я знаю теперь, в чем тут дело.

— Быть может, это мясо слишком долго лежало? — спокойно спросил Мак-Наббс.

— Нет, язвительный майор, это мясо не слишком долго лежало, а оно слишком долго бежало. Как мог я упустить это из виду!

— Что вы хотите сказать, господин Паганель? — спросил Том Остин.

— Я хочу сказать, что мясо гуанако хорошо только тогда, когда животное убито во время отдыха. Если же за ним долго охотились и оно много пробежало, мясо его становится несъедобным. И вот по отвратительному вкусу нашего жаркого я могу заключить, что это животное, да и вообще все стадо, примчалось издалека.

— Вы в этом уверены? — спросил Гленарван.

— Совершенно уверен.

— Но какое же происшествие, какое явление природы могло так напугать этих животных и выгнать их из логова, где им надлежало бы теперь спокойно спать?

— На это, дорогой Гленарван, я не в состоянии вам ответить. Поверьте мне, не стоит искать дальнейших объяснений, а давайте лучше спать. Что касается меня, то я просто умираю от желания уснуть. Ну как, будем спать, майор?

— Будем спать, Паганель!

Подбросили топлива в очаг, и каждый завернулся в свое пончо. Вскоре раздался богатырский разнозвучный храп, причем громче всего выделялся среди этого гармоничного оркестра бас ученого-географа.

Один Гленарван не сомкнул глаз. Его томило какое-то смутное беспокойство. Мысли его невольно возвращались к этому стаду гуанако, в необъяснимом ужасе мчавшемуся в одном, общем направлении. Их не могли преследовать хищные звери — на такой высоте хищных зверей почти нет, а охотников и того меньше. Что же пробудило в гуанако этот ужас, погнавший их к пропастям Антуко? Гленарван предчувствовал надвигающуюся опасность.

Однако под влиянием полудремоты мысли его приняли другое направление, и тревога сменилась надеждой. Завтра он со своими спутниками очутится у подошвы Кордильер. Там начнутся настоящие поиски капитана Гранта, и, быть может, они вскоре увенчаются успехом. Он мечтал о том, как будут освобождены от тяжкого плена капитан Грант и два его матроса. Картины одна за другой проносились в его воображении. Порой его отвлекало от них потрескивание искорки, взлетавшей над очагом, или яркая вспышка пламени, освещавшая лица его спавших товарищей и бросавшая беглые тени на стены казучи. Но потом его с еще большей силой стали томить предчувствия. Он полубессознательно прислушивался к доносившимся извне звукам, объяснить происхождение которых среди этих пустынных вершин было трудно.

Ему почудились отдаленные глухие, угрожающие раскаты, похожие на раскаты грома, но неслись они не с неба. Видимо, это была гроза, бушевавшая где-то по склонам гор, на несколько тысяч футов ниже. Гленарвану захотелось убедиться в этом, и он вышел из казучи.

Всходила луна. Воздух был прозрачен и неподвижен. Ни одного облачка ни вверху, ни внизу. Кое-где мелькали отблески огнедышащего вулкана Антуко. Ни грозы, ни молний. Тысячи звезд сверкали на небе. А между тем раскаты не умолкали. Казалось, они приближались, катясь по Кордильерам. Гленарван вернулся в казучу, охваченный еще большим беспокойством. Он ломал себе голову над тем, что могло быть общего между этими подземными раскатами и бегством гуанако. Уж не являлось ли одно следствием другого? Он взглянул на часы. Было два часа ночи. Не имея уверенности в том, что действительно надвигается какая — то опасность, он не разбудил своих утомленных товарищей, спавших мертвым сном, и сам впал в тяжелую дремоту, продлившуюся несколько часов.

Вдруг ужасающий грохот разом поднял его на ноги. Это был оглушительный шум, похожий на грохот бесконечного множества повозок, везущих по гулкой мостовой ящики с артиллерийскими снарядами. Гленарван почувствовал, что почва уходит из-под его ног; казуча заколебалась, и в стенах ее появились расщелины.

— Тревога! — крикнул он.

Спутники его мгновенно проснулись. Все они, сбившись в беспорядочную кучу, уже катились вниз по крутому склону горы. В лучах рассвета их глазам открылась страшная картина. Вид гор внезапно изменился: они стали ниже; их остроконечные вершины, качаясь, исчезали, словно проваливались в какие-то люки. Происходило явление, свойственное Кордильерам[34]: горный кряж в несколько миль шириной целиком перемещался, катясь к равнине.

— Землетрясение! — крикнул Паганель.

Географ не ошибся. Это было одно из стихийных бедствий, обычных на гористой границе Чили: в течение четырнадцати лет Копиапо был дважды уничтожен, а Сент-Яго разрушен четыре раза. Эта часть земного шара особенно подвержена действию подземного огня, а вулканы этой горной цепи, сравнительно недавнего происхождения, представляют собой недостаточные клапаны для беспрепятственного выхода подземных паров и газов. Отсюда эти непрекращающиеся сотрясения, на местном наречии — трамблорес.

Горное плато с семью ошеломленными, охваченными ужасом людьми, вцепившимися в росшие кругом лишайники, катилось вниз с быстротой курьерского поезда, то есть пятидесяти миль в час. Нельзя было не только пытаться убежать или задержаться, но даже крикнуть. Подземный гул, грохот сталкивающихся гранитных и базальтовых скал, облака снежной пыли делали какое-либо общение невозможным: расслышать друг друга было немыслимо. Кряж то спускался без толчков и тряски, то, словно судно в бурном море, подвергался килевой и боковой качке. Он проносился мимо пропастей, бросая в них глыбы горных пород, выкорчевывал вековые деревья и, подобно гигантской косе, срезал все выступы восточного склона.