Александра Давид-Неэль - Тайные учения Тибета (сборник) Страница 27

Чрезвычайно красочное путешествие. Мои спутники уже сами по себе представляют обширный, полный неожиданных сюрпризов материал для наблюдений.

В один прекрасный день огромный начальник каравана приглашает на постоялый двор, где мы отдыхаем, китайских гетер.

Малютки в шароварах из светло-зеленого атласа и курточках из розовой ткани входят в помещение, занимаемое гигантом-ламой, словно семейство мальчиков-с-пальчик к свирепому людоеду-великану. Лама — женатый человек, нгагс-па, принадлежит к секте весьма свободомыслящих магов, имеющих очень отдаленное отношение к духовному сословию. При открытых дверях происходит оглушительная ожесточенная торговля. Условия, предлагаемые этим дикарем пустыни, в одно и то же время циничные и наивные; переводит на китайский язык невозмутимый секретарь-толмач ламы. Сделка заключена на пять пиастров, и одна из крошек-куколок остается на ночь у простака-великана, отпускающего ее только в десять часов утра.

В другой раз тот же лама затевает ссору с китайским офицером. На постоялый двор врываются вооруженные солдаты с ближайшего поста. Лама зовет своих слуг. Слуги хватаются за ружья. Хозяин гостиницы кидается мне в ноги, умоляя вмешаться и предотвратить кровопролитие.

С помощью говорящего по-тибетски попутчика-купца убеждаю солдат, что ниже их достоинства обращать внимание на дикарей из Страны трав. Потом внушаю воинственному ламе — человеку его звания не пристало связываться с простыми солдатами.

Мир восстановлен.

Мне приходится познакомиться с гражданской войной и простым разбоем. В качестве добровольной сестры милосердия пытаюсь ухаживать за лишенными всякой помощи ранеными. Однажды утром моим взорам предстает букет из отрубленных голов, подвешенный над дверью нашей харчевни. Этот букет служит источником вдохновения для моего в высшей степени невозмутимого сына, излагающего некоторые философские соображения по этому поводу и по поводу смерти вообще.

Продвигаться дальше по дороге немыслимо. Всюду на пути идут сражения. Надеюсь избежать неприятных встреч, направившись в сторону Тянь-шу.

На следующий день после нашего прибытия в Тянь-шу он подвергается осаде. Наблюдаю штурм города, взобравшись на приставную лестницу, и смотрю, как осажденные на земляных укреплениях забрасывают нападающих градом камней. Мне кажется, будто я живу в одной из очень странных картин, изображающих войну давно минувших времен.

Нам удается бежать в один непогожий день во время грозы, когда «армия» спасается от дождя в укрытиях. Ночной поход. Река. Переправившись через нее, мы будем в безопасности. Взываем к перевозчику на пароме. В ответ в нас стреляют с противоположного берега.

Забавное воспоминание о чае у губернатора в Шенси. Город окружен неприятелем. Чай подают солдаты с револьверами за поясом и с ружьями наперевес, готовые отразить ожидаемую с минуты на минуту атаку. Несмотря ни на что, гости беседуют спокойно, с обходительной и внешне спокойной учтивостью, отличающей старинное китайское воспитание. Мы обсуждаем философские проблемы. Один из чиновников превосходно говорит по-французски и служит мне переводчиком. Каковы бы ни были чувства, волнующие в этот момент губернатора и его помощников, на их лицах они не отражаются. Это беседа ученых. Обмениваясь изысканными мыслями, они бесстрастно наслаждаются изящной игрой ума.

Как тонка, как восхитительна, несмотря на все свои недостатки, китайская раса!

В конце концов мне удается уйти из зоны военных действий. Я в Имдо и занимаю на территории монастыря Кум-Бум маленький домик при дворце ламы Пегиай… Моя тибетская жизнь возобновляется.

Хвала тебе, о Будда!На языке богов,На языке Нагов, Демонов и Людей,На языках всех существ ВселеннойЯ возвещаю истину!

Стоя на террасе — крыше общей молельни, — несколько юношей (каждый с раковинообразной трубой) возглашают эту священную формулу и одинаковым движением все сразу подносят к губам инструменты. Раздается необычный воющий звук. Трубные переливы последовательно вздымаются и снова падают как волны прибоя, разбрызгиваясь и долго бурля над спящим монастырем.

Еще ночь. Безмолвный гомпа множеством своих низеньких, выступающих из мрака домиков похож на некрополь, а силуэты музыкантов, облаченных в ламаистские тоги, на фоне звездного неба напоминают посланцев иных миров, сошедших с небес, чтобы пробудить мертвецов от вечного сна.

Призывные звуки замирают. В окнах дворцов монастырских сановников начинают мелькать огоньки. Из скромных жилищ младшего духовенства доносится рокот голосов. Хлопают и скрипят двери, шум поспешных шагов раздается на всех улицах монастырского города: ламы идут на утреннее священнодействие.

Когда они появляются перед перистилем молельни, небо бледнеет, занимается день.

Монахи снимают войлочную обувь, оставляя ее снаружи беспорядочно разбросанными там и сям кучами, и торопливо простираются ниц на самом пороге большого входа — или же на паперти, если они еще не монахи, а только послушники. Затем все спешат на свои места.

В Кум-Буме и других больших монастырях часто собирается несколько тысяч монахов. Зловонная растерзанная толпа. Среди лохмотьев и рубищ странно выделяются роскошные одеяния из золотой парчи великих лам и украшенные драгоценными каменьями плащи избранных руководителей гомпа.

Масса полотнищ, стягов, подвешенных к потолку в галереях и прикрепленных к высоким опорным столбам, спускают на головы собравшихся великое множество Будд и богов, а на покрывающих стены фресках, среди когорт других героев, красуются святые и демоны в угрожающих или благодушных позах.

В глубине огромного помещения за несколькими рядами алтарных светильников мягко мерцают позолоченные статуи давно преставившихся великих лам и усыпанные драгоценностями ковчеги из серебра и золота, хранящие их мумии или кремационный пепел.

Устремив свои требовательные или повелительные взоры на монахов, подавляя их своим количеством, все эти существа: скульптурные, живописные или представленные материально собственными останками, — удивительным образом расширяют рамки конгрегации: кажется, будто прародители и божества смешиваются с толпой монахов. Мистическая атмосфера окутывает людей и предметы, застилает дымкой тривиальные детали, идеализируя лица и позы.

Собрание это являет собой зрелище, производящее неизгладимое впечатление даже на тех, кому хорошо известен низкий уровень умственного и духовного развития большинства присутствующих монахов.