Рене де Баржи - В стране минувшего Страница 27

После довольно долгого промежутка он глубоко вздохнул и, вытирая рукой пот со лба, проговорил:

— Я отделался легко.

Это было надгробное слово в честь зверя.

Не зная, с кем его отождествить, он приблизился к трупу, рассмотрел его вблизи и пришел к заключению:

— Я думаю, это — махайрод, или что-нибудь подобное. Мерзкое животное.

Солнце готовилось скрыться за горизонтом. Тени росли. Он спешил набрать веток, разложить их вокруг сравнительно узкого места и зажечь костер.

Он сел, прислонившись к стволу одного из деревьев, вынул металлическую фляжку и выпил глоток рому. Затем принялся медленно есть ломоть прекрасно зажаренной оленины, принесенной с собой.

За едой он думал о том, что в этих странах, столь негостеприимных, особенно страшно остаться одному.

— Мадемба проведет плохую ночь, но к нему вернуться я не могу.

Полная тишина в зелени деревьев, под которыми он устроился, его удивляла. В противоположность другим деревьям, на этих и следа не было какой-либо фауны. Он стал их рассматривать.

— Тюльпанные деревья, да… но какого рода? Мои познания в доисторической ботанике настолько слабы, что я не могу распознать их.

Затем в своем уме он перебирал эпизоды своего путешествия, начиная с появления птерозавров.

— Козни этого континента — каким-то чудом пережившего катаклизмы тысячелетий — бесчисленны. Несмотря на всю мою тренировку, они представляются мне страшными. Насколько же опаснее были они — увы! — для ученых, менее опытных в знании предательского тропического леса. Неужели они погибли?

Окончив еду, он поднялся, положил свежее топливо по всему кругу костра и пошел к подножью дерева, лег на мох и зевнул, охваченный каким-то странным оцепенением.

— Меня утомила ходьба, затем переживания этого часа. Соснем.

И он уснул тяжелым, глубоким сном.

Время шло.

В нескольких метрах от спящего, вокруг двух трупов, дрались стервятники. Ни их возня, ни хруст их добычи не будили его.

Мало-помалу костер догорал. Еще прошло сколько-то времени.

Огонь замер, и только уголья светились в непроглядной темноте.

Бледная заря занялась. Исследователь все спал.

Усевшись вокруг него на достаточном расстоянии, стервятники наблюдали его в раздумье.

Уж не новая ли это добыча для них? Но приблизиться еще не решались.

Да и место, выбранное им для отдыха, не нравилось всему звериному народу. Несмотря на свою жадность к еде, эти истребители падали общими усилиями оттащили довольно далеко труп махайрода, прежде чем стали им насыщаться. Эта непонятная подозрительность зверей охраняла сон человека.

С деревьев, окружающих поляну, спустились между тем обезьяны и направились к спящему; шли они короткими переходами, чередуя их с остановками, довольно продолжительными, во время которых они, усевшись на свой зад, уморительно жестикулировали.

Вдруг чудовищное насекомое, похожее на гигантского москита, с жужжанием стало кружиться над спящим, описывая вокруг него круги меньше раз от разу, и затем село ему на затылок.

Четверорукие, увидев это, в свою очередь, приблизились, перескочили через угли, теперь уже потухшие, и уселись в кружок на расстоянии не более метра от исследователя.

Но место, видимо, и им не нравилось. Они ежеминутно судорожно встряхивали головами, чихали, отодвигались назад.

Насекомое спокойно делало свое дело. Его хобот нащупывал вену, чтоб ее вскрыть и высосать кровь неизвестного, но терпеливого животного.

Вдруг его жало вонзилось. Кровь выступила на коже и слегка расплылась красным пятном. Это потревожило спящего, и он, еще бессознательно, неверным движением руки хотел отогнать докучливое ощущение. Ему это не удалось. Жало вонзилось глубже. Боль почувствовалась сильнее и наполовину прогнала сон от человека. Его рука поднялась к шее и сжала насекомое.

Тем временем одна из самых решительных обезьян вытащила у него мешок и в сопровождении своих единокровных оттащила добычу на несколько метров.

Чувствуя в своей руке какое-то странное тело, большое и живое, Леон Беран окончательно проснулся. Несмотря на свое почти инстинктивное отвращение, он его сжал, раздавил и отбросил подальше от себя.

С большим трудом он сел, открыл глаза и растерянно посмотрел вокруг.

С глубоким изумлением он увидал, что день уже наступил. Огонь, казалось, погас уже давно.

Но мысли медленно чередовались в его отяжелевшей голове.

После нескольких долгих минут полусознательного состояния, пересилив себя, он собрал всю энергию, чтоб встать на ноги и, опираясь на ружье, сделал несколько шагов.

В глазах все кружилось, сердце билось слабо.

Ему все же удалось достигнуть освещенного солнцем пространства, он опустился, сел и начал дышать возможно глубже. Мало-помалу мысли в его голове прояснились; движение крови стало нормальным; тоска не давила больше его грудь.

Чувствуя какую-то влажность на затылке, он коснулся его рукой, и она оказалась в крови.

— Однако, у меня все еще идет кровь, — проворчал он. — Это гнусное животное сильно укусило меня. Лишь бы только укус не был ядовит.

Он стал искать мешок, чтоб смазать ранку йодом, и не нашел его на том месте, где он его оставил. В замешательстве он вернулся на место и в нескольких десятках метров заметил потешавшихся обезьян, среди которых находился его мешок. Он направился к ним, но проворные четверорукие гримасничали, потешались, карабкались по гигантским стволам деревьев, унося мешок с собой.

Такая потеря для Берана была целой катастрофой.

У него ничего не осталось, кроме огнива, табаку, полного ружейного заряда. Ни еды, ни питья. В отчаянии он вернулся к подножию дерева; к счастью, он нашел там свою дорожную бутылку, револьвер и топорик.

— Они меня не совсем ограбили, — говорил он с горечью.

— Но нет худа без добра… Что же, однако, случилось? Откуда этот тяжелый сон? Меня всегда так легко разбудить, несмотря на усталость.

В голове его блеснула мысль.

— Теперь я понимаю, почему так пусто было под деревьями и тихо в их листве… Эти тюльпанные деревья представляют собой не меньшую опасность, чем предательская максенилла. Испарения их листьев и коры ядовиты и вызывают постепенное оцепенение, подобно наркозу.

Он улыбнулся.

— При этих условиях, возможно, что своим спасением я обязан этому отвратительному москиту. Укус, а вслед за тем кровопускание меня разбудили от сна, который перешел бы постепенно в смерть.

Мороз пробежал у него по коже от этой мысли.

— Потеря мешка — только маленький выкуп за все это. Не будем о нем слишком много жалеть. Тем более что всякие сожаления бывают тщетны.