Жанна Голубицкая - Десять дней в Рио Страница 27

На площадке перед пляжем, среди многочисленных тележек и лотков со снедью, стоит памятник в человеческий рост. Подхожу поближе и с удивлением читаю надпись: «Chopin»! Это Шопен! Наверное, этого иностранного композитора тут уважают — как и своих ментов! Фотографируюсь с Шопеном-кариокой на память и спешу к фуникулеру.

В моем билете указано, что на пути к вершине Сахарной Головы предусмотрена промежуточная остановка — Urca. Это гора с привычным русскому уху названием Урка.

Загружаюсь в фуникулер вместе с гомонящей на разных языках толпой экскурсантов. Кабинка достаточно просторная, но ощущение все равно как в московском общественном транспорте — под ребром чувствуешь крепкий локоть товарища. Набитый до отказа фуникулер неожиданно резво начинает взбираться в гору. Наваливаясь друг на друга, граждане отдыхающие прилипают к полностью прозрачным стенам кабинки. Я тоже любуюсь убегающей из-под ног землей, а мне в ухо сопит толстый дядька с лицом американского фермера, который уже успел вырядиться в майку размера XXXL с видом Сахарной Головы. Некоторые пассажиры визжат от страха, им вторят малые дети, которых, судя по голосам, в нашем фуникулере немало. На входе я видела даже чернокожую дамочку, которая кормила младенца грудью. Не исключено, что, закончив кормление, заботливая мамаша решила показать своему грудничку местные достопримечательности. Кабинка взвивается по почти отвесной траектории, но мне совсем не страшно — то ли я вовсе не боюсь высоты, то ли в таком дружном коллективе опасность воспринимается как-то размыто…

В считанные минуты наш экипаж покрывает половину заданной высоты и достигает горы Урка. Мы все дружно вываливаемся наружу. Перед нами — широкая смотровая площадка, на ней — куча кафешек, кофеен, палаток со свежими соками и сувенирных лавок.

На выходе со станции канатной дороги нас снова встречает памятник в человеческий рост — похожий на тот, что был внизу. Неужели опять Шопен? Но нет, это некто Castro, engineer — инженер по фамилии Кастро. Фоткаюсь и с ним — на всякий случай! Вдруг именно он построил канатную дорогу на Пан-ди-Асукар? Иначе чего бы ему здесь стоять? А объяснить что к чему мне уже равно некому. Увы, я не отношусь ни к одной из организованных групп туристов, уверенно шествующих под предводительством экскурсовода. А может, оно и к лучшему…

Подхожу к парапету, состоящему всего из пары продольных металлических поручней. Зрелище завораживающее! Под ногами раскинулся залив Гуанабара, а под ним — причудливый и маняще-притягательный город, изобилующий горами, горками и холмами. Профессиональный архитектор наверняка сказал бы, что Рио представляет собой полнейший градостроительный хаос! Вот изящные виллы вокруг залива и порт дорогих яхт на его берегу, а вот цементные джунгли Копакабаны, сразу за которыми вздымаются в гору густо-зеленые, напоенные влагой, почти дикие тропические леса. Но из-за кромки леса виднеется шпиль небоскреба — значит, где-то за опушкой джунгли снова неожиданно сменяются городской застройкой! А вот, словно неоднородно размножающаяся плесень, в гору ползет некая серая масса. Издалека она похожа на гигантскую сизую медузу, распластавшуюся по горе в попытках добраться до вершины. Но, присмотревшись, я понимаю: это, видимо, и есть те самые легендарные фавелы — трущобы Рио. Символический для Рио городской самострой, возводимый из подручных средств бедняками, приехавшими в город на заработки из отдаленных нищих бразильских провинций. Говорят, бомжи Рио, как сказочные три поросенка, строят себе домики из чего придется — из фанеры, старых досок, жестянок, бамбука и холщовых мешков. Эти «домики Наф-Нафа» примостились на склонах почти каждой горы в Рио, и городские власти не в силах остановить бурный рост этих самостийных поселений. Полицейские даже боятся подниматься в горы, охваченные опухолью фавел, потому что никто не гарантирует, что их неучтенные и не поддающиеся никакой регистрации жители не начнут сверху отстреливаться. Иной раз подручным же мусором, но бывает, что и настоящим оружием. Фавелы — лучшая обитель и рассадник преступности всякого рода. Но там же ютятся и честные гастарбайтеры, которым просто негде больше жить. Благо в мягких климатических условиях Рио даже наспех свитое из мусора гнездо может стать полноценным ночлегом для всей семьи с многочисленными детишками.

Потрясенная открывшейся передо мной картиной, решаю сделать свой коронный «знаковый» звонок: от достопримечательности с мировым именем — в холодную неприветливую Москву.

— Мама, я стою на горе Урка, а скоро буду стоять на Сахарной Голове, — кричу я в телефон.

Я звоню в другое полушарие, и связь слегка фонит:

— Ты стоишь на голове? — переспрашивает мама. — Я не сомневалась!

Быстро живописую маме, как стою на самом краю над пропастью и рассматриваю легендарный город, в буквальном смысле упавший к моим ногам. Мама вздыхает и отвечает, что завидует мне белой завистью. На прощание я чмокаю ее в трубку и передаю привет заснеженному отчему дому.

— Москва! О, Москва! — вдруг слышу я за своей спиной мужской голос с сильным акцентом. Оборачиваюсь: передо мной расплывается в улыбке полный мужчина в шортах, майке и со странным сооружением на голове — чем-то вроде легендарного головного убора ливийского диктатора Каддафи, но отягощенном громоздкими золочеными подвесками и неким подобием диадемы. При этом мужчина чернее гуталина, а его крупные белые зубы на фоне блестящей иссиня-черной кожи сверкают так, что у меня рябит в глазах. Незнакомец делает глубокий поклон, складывая ладони на груди, чем напоминает мне изрядно разъевшегося и закоптившегося старика Хоттабыча из книжки про Вольку-ибн-Алешу.

— Здравствуйте, мадам, — произносит черный «Хоттабыч». — Случайно услышал из ваших уст слово «Москва» и позволил себе к вам обратиться.

Как ни странно, притом что акцент моего собеседника просто чудовищен, построение русских фраз практически безупречно! И даже несколько церемонно: сегодня так общаются разве что литературные герои, но никак не реальные и даже не сериальные. В свое время на РКИ (отделение филологического факультета МГУ «Русский как иностранный») нас учили, как по особенностям произношения определить этнические и языковые корни человека. С тех пор я люблю играть в такую игру: прислушиваюсь к нюансам речи собеседника и стараюсь понять, кто передо мной. Если это русскоязычный человек, то я могу с большой вероятностью определить, коренной ли он москвич и из какой губернии его предки. А если передо мной иностранец, то, уловив нюансы произношения, я могу не только распознать, носитель он данного языка или нет, но и почти наверняка предположить, какой именно язык для него родной. Из речи моего черного, как безлунная ночь, собеседника явно следует: этот человек не просто изучал грамматику русского языка, но прочел немало русских книг и активно на нем общался. Просто, возможно, это было давно, поэтому мелодика и интонации русской речи уже утратились, а вот слова и правила построения фраз в памяти засели накрепко.