Болид - Верн Жюль Габриэль Страница 27

Глава двенадцатая,

в которой мы увидим, как судья Прот безуспешно попытается примирить двух тяжущихся, а затем, по обыкновению, вернется в свой сад

— Он упадет… Он упадет!

Именно в тот день был впервые столь эмоционально произнесен этот глагол как в Старом, так и в Новом Свете. Местоимение «он» отныне служило, похоже, только для обозначения метеора. Что касается глагола, то вопрос заключался в том, когда после стольких употреблений в будущем времени его начнут употреблять в настоящем, а затем и в прошедшем времени.

Психоз толпы, казалось, дошел до предела, едва Бостонская обсерватория заявила, что болид или, точнее, его ядро образовано чистым золотом. И тем не менее этот психоз не шел ни в какое сравнение с тем, что возник во всех уголках земного шара, когда стало известно, что чудесный болид упадет. Никто не взял на себя смелость подвергнуть сомнению информацию, отправленную телеграфом в Европу, Азию, Америку и каблограммой в Африку, Австралию, Новую Зеландию и Океанию. К тому же бостонские астрономы, по праву пользовавшиеся всемирной известностью, были просто не способны допустить ошибку, которая нанесла бы вред законной славе их обсерватории.

«Нью-Йорк геральд» со всей справедливостью писала в дополнительном выпуске, разошедшемся огромным тиражом:

С того момента, как Бостонская обсерватория высказала свое мнение по данному поводу, вопрос решен. Совершенно достоверно, что болид упадет со дня на день.

Очевидно, законы земного притяжения не могли не оказывать в полной мере своего действия при сложившихся обстоятельствах. Астрономический мир не замедлил признать, что снижение скорости болида было весьма существенным. Возможно, это явление заметили бы раньше, если бы заинтересованные стороны проявили больше внимания. Однако, как говорится, «их мысли витали в небесах». Измерить толщину ядра, установить его стоимость — вот чем они занимались вначале, хотя миллиарды метеора могли быть предметом лишь чисто платонического вожделения. Никто даже не думал, что болид, двигавшийся по совершенно определенной, совершенно правильной траектории, должен был когда-либо покинуть атмосферу, чтобы упасть на Землю. Нет, тысячу раз нет!

Мистер Дин Форсайт и доктор Хадлсон никогда даже не предполагали подобной возможности. И если они со всем неистовством требовали признать за собой первенство открытия, то вовсе не из-за стоимости болида, не из-за его миллиардов, от которых никто не получил бы ни су,[101] ни пенни,[102] ни цента. Мы не устаем повторять: они вели себя так для того, чтобы этому великому астрономическому феномену было присвоено имя Форсайта по требованию одного и Хадлсона по требованию второго. Одним словом, ради славы, ради почестей.

Впрочем, соперники должны были и сами заметить, что болид заметно снижает скорость. Он медлил со своим появлением на северовосточном горизонте, а также с исчезновением с горизонта юго-западного. Следовательно, он затрачивал больше времени, чтобы пролететь над Уэйстоном между этими двумя точками. Возможно, мистер Форсайт и мистер Хадлсон жалели, что не они первыми сделали открытие, приоритет которого на сей раз безусловно принадлежал Бостонской обсерватории.

И тогда встали два вопроса, пришедшие на ум людям, менее всего привыкшим размышлять, детям, равно как и мужчинам, женщинам, равно как и детям. Перед всем миром возник гигантский знак вопроса.

Когда упадет болид?

Куда упадет болид?

Ответ на второй вопрос был очевиден, при условии, что болид беспрепятственно продолжит движение по своей траектории с северо-востока на юго-запад. Упасть он мог только в одной из точек, расположенных под указанной траекторией. Это было совершенно очевидно.

Ответить на первый вопрос было не так просто. Впрочем, такие пустяки не ставили ученых в тупик. Частые наблюдения за снижением скорости, безусловно, помогут дать ответ.

Однако при сложившихся обстоятельствах не присоединится ли к двум первым третий вопрос, возможно, самый трудный, поскольку будет затронуто столько интересов? Не разгорятся ли там, где столкнутся эти интересы, страсти нашего несчастного человечества?

Кому после падения будет принадлежать болид? Кому достанутся триллионы ядра, окруженного сверкающей оболочкой? Сама она, несомненно, исчезнет. Да и что делать с неосязаемыми лучами, которые не могут быть обращены в деньги? Но останется ядро. А его уже нетрудно превратить в звонкую монету, в полновесные наличные деньги.

Да, но кому оно будет принадлежать?

— Мне! — воскликнул Дин Форсайт, когда этот вопрос пришел ему на ум. — Мне, который первым заметил его на земном горизонте, на горизонте Уэйстона!

— Мне! — воскликнул в свою очередь доктор Хадлсон. — Поскольку именно я автор открытия.

И после этой ночи с 29 на 30 мая оба следили за болидом с еще более напряженным вниманием, как люди, готовые рисковать всем ради того, чтобы завладеть сокровищем. Но болид по-прежнему находился в 30 километрах от них, скованный силой земного притяжения, которая в конце концов восторжествует. В ту прекрасную ночь он излучал такое мощное сияние, что перед его насыщенным светом бледнели даже Юпитер и Венера, даже Вега из созвездия Лиры и Альтаир из созвездия Орла, даже Сириус из созвездия Большого Пса, который бесспорно царит над всеми звездами небесного свода.[103]

После более или менее скорого падения метеора глаза уже не смогут созерцать это несравненное зрелище. Ну и пусть! Все предпочитали, чтобы он упал. Все хотели владеть им. Все были охвачены алчностью, за исключением, вероятно, нескольких философов, освободившихся от тщеты нашего бренного мира, или нескольких мудрецов, в число которых входил мистер Джон Прот, досточтимый магистрат Уэйстона.

Утром 30 мая в зале заседаний мирового судьи скопилось множество народа. Три четверти любопытных не смогли проникнуть в помещение. Оттесненные во двор перед зданием, они не без зависти думали о тех более удачливых или просто более проворных, кто столпился в зале. Конечно, если бы мистер Прот не воспротивился со всей решительностью, на какую только способен истинный энтузиаст, чтобы защитить свои цветы от публики, готовой их затоптать, она захватила бы и сад. Но оказалось совершенно невозможно выломать дверь, за которой стояла на страже старая Кэт.

Дело в том, что на эти судебные слушания пришли мистер Дин Форсайт и мистер Стэнли Хадлсон. Вызванные мировым судьей для установления их прав на первенство открытия болида и, в качестве дополнения, на собственность, которая появится благодаря подобному первенству, противники оказались лицом к лицу.

К глубочайшему отчаянию миссис Хадлсон, ее дочерей, Фрэнсиса Гордона и добрейшей Митс, возникал не только вопрос честолюбия, но и вопрос выгоды, который предстояло решить мировому судье, допуская, что он компетентен в таком деле. Понятно, что магистрат не мог не испытывать затруднений, когда ему предстояло рассудить двух тяжущихся. Но, верный своему мандату, он, вероятно, попытается примирить стороны. Если ему это удастся, то не будет преувеличением сказать, что он поставит рекорд по примирению в мировых судах Америки.

В начале заседания было быстро покончено с некоторыми другими делами, и стороны, грозившие друг другу кулаком, покинули зал, взявшись под руку, к величайшему удовлетворению мистера Прота. Поступят ли так же два противника, которые вскоре предстанут перед ним? На это была лишь слабая тень надежды.

— Следующее дело? — спросил судья.

— Форсайт против Хадлсона и Хадлсон против Форсайта, — объявил секретарь.

Именно так было записано в реестре дел, подлежавших слушанию.

— Пусть подойдут ближе, — произнес судья, приподнявшись в кресле.

Каждый из противников вышел из рядов окружавших его сторонников. Они стояли лицом к лицу, пренебрежительно оглядывая друг друга, с горящими глазами, плотно сжатыми кулаками, словно две пушки, заряженные до самого жерла и готовые произвести двойной залп от малейшей искры.