Леонид Платов - Предела нет Страница 28

Вероятно, он сильно надышался отравленным ветром, потому что вскинулся с криком среди ночи. Ему почудилось, что он засыпан… Ну так и есть! Лежит навзничь. Черной глыбой над ним навис мрак. В ушах медленно слабеет гул удаляющихся самолетов.

Засыпан, засыпан!

Горло перехватило удушье.

Описать подобное пробуждение невозможно. Это несколько секунд агонии…

Вдруг Колесников увидел перед собой расплывчатое серое пятно. Что за пятно?

Края его определились, стали более четкими. Это четырехугольник. Какие-то темные линии пересекают его.

Но это же окно! Оно зарешечено. А за окном идет дождь.

Колесников продолжал лежать навзничь, не спуская глаз с окна. Хоть оно и закрыто, все же как будто легче так дышать.

Чтобы окончательно успокоиться, он начал вспоминать одну из наиболее удачных разведывательных операций, в которых участвовал, — вылазку в осажденный Будапешт…

Пятно на противоположной стене немного похоже на свет сигнального фонаря, который тогда нес батя.

Зажегся — погас! Зажегся — погас! Батарейки приходится экономить. Их должно хватить не только до места назначения, но и на обратный путь.

Когда батя присвечивает фонарем, видно сужающееся черное отверстие. Словно бы идешь не по горизонтальной трубе, а метр за метром проваливаешься вниз, к центру земли.

Идешь — неточно сказано. Ползешь, передвигаешься гуськом, на четвереньках, бороздя подбородком зловонную жижу. Ведь это канализационная труба. Выпрямиться в ней нельзя. Можно в лучшем случае брести согнувшись, и то лишь на отдельных участках, а потом опять надо опускаться на четвереньки.

Разведчики уже не в первый раз пробираются в осажденный Будапешт. Сначала это было проделано в январе. Ходили в Пешт добывать из сейфа Дунайского пароходства секретные карты минных постановок на Дунае. Сейчас — в начале февраля — отправились в Буду за «языком».

Мир в трубе тесен. Приподними голову — стукнешься затылком о свод. Отведи руку в сторону — коснешься стены. Обернись — увидишь мерно покачивающийся слоновый хобот. Это противогаз. Большинство разведчиков в противогазах. И все равно невообразимо трудно дышать. Задыхаешься, как в гробу.

А когда переходили под землей передний край, ужасно донимал грохот. Батя сказал шутя, что это трамваи проносятся наверху. Трамваи? Как бы не так! Откуда в осажденном Будапеште трамваи? Это канонада. От нее сотрясается свод и по телу проходит дрожь. Отчасти похоже на гидравлический удар от взрыва глубинной бомбы. До чего же сильно, однако, резонируют эти трубы под Будапештом!

Да, почти беспрерывное содрогание труб. Ощущение такое, будто забрался внутрь органа.

По цепочке передают: «Отдых! Пять минут — отдых! Батя приказал — отдых!»

Сгрудившись, присаживаются на закруглении трубы. Адски ломит плечи и шею. Противогазы на время сняты.

В каждом подразделении есть, как правило, свой Теркин, задача которого поднимать в трудную минуту настроение товарищей. Есть Теркин и у разведчиков. Это Жора Веретеник.

Откуда-то из глубины трубы раздается его задиристый хрипловатый голос:

— Что, брат Коцарь, накланялся в трубе-то? Подожди немного, станут после войны снимать о нас кино, такую небось галерею под сводом выведут! Как в метро! И зашагаешь ты в ней в полный рост, а батя будет присвечивать тебе, причем вверх, под самый потолок, чтобы все видели, какой он высокий!

— И правильно, — отзывается Коцарь. — Зачем зрителя в эту трубу за собой тащить? Он же отдохнуть, поразвлечься в кино пришел.

— Во-во! — подхватывает Веретеник. — А потом вылезем мы наружу и начнем взад-вперед по осажденному Будапешту на мотоциклах шастать — под солнышком, среди бела дня!

В трубе смеялись. Ну и выдумщик же этот Жора! И откуда что берется!

— Конечно, прифрантят нас, побреют, — задумчиво вел тот свое. — Сапоги почистят нам до блеска! Думаешь, такого, как ты сейчас, покажут зрителю? Приятно ему, скажи, на замазуру в кино смотреть?

Коцарь подумал, не обидеться ли, но не удержался и тоже захохотал.

— Ничего, — утешил разведчиков батя. — Вернемся домой — по два флакона одеколона на каждого! Одеколон первоклассный — «Коти»! После душа обливайся себе на здоровье. Как в частушке поется: «Окати меня, окати «Лориганом де Коти»!»

(За день или за два до того в Пеште был захвачен парфюмерный магазин. И батя предупредил: «Если вернемся из Буды, встречайте с одеколоном!»)

— Ну, хлопцы, побалакали — и хватит! Подъем!

И опять заколыхались впереди согбенные фигуры людей, упрямо, в тесноте, духоте, омерзительной вони пробирающихся в захваченную гитлеровцами Буду…

Наконец дошли. Всплытие!

С дерущим по нервам скрежетом отодвинута крышка люка. Навстречу хлынул воздух, отдающий пороховой гарью, но холодный, свежий! Колесников проворно поднялся по железным скобам, выглянул из колодца. Тотчас же к его разгоряченному лицу прикоснулось что-то холодное. Снег! Над мостовой колышется пелена медленно падающего снега.

Осажденный город затемнен. И еще острее от этого ощущение его притаившейся опасной огромности.

Улица безлюдна. Справа чернеет какой-то заколоченный досками киоск. Слева угол высокого ослепшего здания — окон не видно, затянуты маскировочными шторами.

Хотя нет! Какие маскировочные шторы? Это же не дом, лишь каркас дома, развалины.

Неподалеку послышались шаги, голоса. Патруль! Колесников стремглав свалился в глубину колодца, как при срочном погружении подлодки.

Каблуки с подковками процокали мимо. Снова тихо.

Снег продолжает беззвучно падать.

Один за другим разведчики выбираются на мостовую и тротуар.

Улица пуста по-прежнему. Этот район Буды словно бы вымер. Наверное, все гитлеровцы и салашисты на переднем крае, а жители спрятались от обстрела в бункерах.

Вдруг все озаряется колеблющимся призрачным светом. Хлопья снега, падающие в черных провалах между домами, окрасились в зеленое. Ракета? Да.

При свете ее Колесников видит посреди мостовой окоп с аккуратно уложенным бруствером.

Низко пригнувшись, разведчики перебежали к окопу, залегли в нем.

Спине очень холодно. Пробираясь на четвереньках в этой канализационной трубе. Колесников вспотел — белье хоть выжми. Сейчас он остывает на холоде.

Нет, еще что-то случилось! Завел за спину руку. Куртка разорвана на спине в клочья. Это, стало быть, когда он приподнимался в трубе и касался спиной свода…

Снег повалил сильнее. Снег сейчас кстати.

Хлопья падают, падают, застилают глаза…

Этой ночью Колесников проходил как бы анфиладу снов, длинную, плохо освещенную, и почти бегом.