Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник) Страница 29

«Странный, однако, – подумал Савва, – совсем странный. Не уходит…»

Под руками ничего, кроме чаута, не оказалось. Но старик двинулся на волка. Давно он не бросал чаут. Получится ли?.. Когда расстояние между волком и Саввой сократилось до длины аркана, он легко метнул его. Петля крепко затянулась на холке зверя. Собаки набросились на заарканенного волка, но тут же в брезгливой растерянности отступили от него и, виновато огрызаясь, разошлись.

Подбежал Данилка. Он воткнул палку в снег и ухватился за конец чаута.

– Не надо, деда, серого так, он старый!

И тут старик узнал давнего знакомого – в прошлом свирепого и сильного вожака волчьей стаи. Это был Трилап. Многие годы доставлял он немало хлопот и бед людям. Особенно страдали оленеводы. Трилап, видимо, мстил за то, что когда-то пуля сделала его калекой.

Волк был коварен. Его стая появлялась внезапно. Волки врывались в середину стада и разгоняли оленей. Трилап сам вырезал до десятка голов и безнаказанно уводил стаю. Могучий хозяин тундры наводил страх на всю округу. Теперь же он был дряхлым, хромым, с проплешинами на впалых боках. Савве горько было смотреть на жалкого, изломанного временем зверя. Он ослабил чаут. Трилап вытянулся, коротко простужено вздохнул и затих.

– Не убивай его, дедушка! – Данилка с мольбой и тревогой смотрел то на деда, то на Трилапа. – Видишь, у него в боку какая рана!

– Нет, Данилка, я ему не сделаю зла, – ответил старик, разглядывая рваную рыжую рану на тощем, ребристом боку волка.

– Спасибо, дедушка! А помнишь, ты говорил, что серый олешков задирал? И если бы тебе попался, то не ушёл бы.

– Я ж сердитый был. Трилап слабых оленей резал.

– Больных?

– Наверно…

– Дедушка, а что, если бы волков вовсе не было?

– Я тоже совсем старый, однако и у меня во рту единственный зуб, – уклонился старик от ответа. – Старый, раненый волк пришёл к старому человеку.

– А куда ж ему идти?

– Вот и выходит, что человек сильнее, а сильный помогает слабому. Это закон тундры.

– Смотри, дедушка, смотри! – Данилка склонился над волком. – Серый плачет.

– Волк не умеет плакать, он гордый… жизнь кончается.

Данилка, спохватившись, припустился к избушке, а Савва только и успел крикнуть вслед:

– Постой, однако!

– Сейчас, сейчас! – отозвался Данилка. Трилап лежал с открытой пастью и водил понурым, блуждающим взглядом по сторонам. Савва глядел в глаза волка.

– Доблудился? Отхлестало тебя время, да ко всему какой-то полоумный бок у тебя зацепил. Вот ведь времена-то настали… Лежишь злишься, а ухватить меня нечем.

Волк захрипел. Вздыбилась косматая шерсть на седом загривке, и весь он сжался, будто приготовился к привычному прыжку. В глазах вспыхнули колючие искорки и угасли. По впалым бокам пробежал озноб, и он, уткнувшись в лапы, уставился стекляшками на старика.

– Пугаешь? – спокойно спросил Савва. – Ты, Трилап, от меня бегал – боялся. Так чего ж теперь скрипишь пустой пастью? Однако кто знает – в чём-то и ты был прав. Жизнь.

Подбежал Данилка и сразу опустился возле волка. В тёплых ладонях он держал мелко нарезанное оленье мясо. Мальчик положил у пасти розовые комочки и тихо сказал:

– Ешь, серый, ешь, мясо вкусное.

Трилап лежал неподвижно. Открытые глаза – мутные ледышки. На коротких седых усинах осел холодный иней. Тревожно и жалобно завыли собаки…

– Ему уже ничего не нужно, – печально уронил старик, глядя на застывшего в непокорной позе волка. – Он мёртв.

После полудня с моря потянуло влажностью, Савва беспокойно смотрел на далёкое тёмное облако. Вкрадчивая тревога вползла в душу. Так всегда бывало, когда надвигалась пурга. А тут ещё Данилка собирался на дальний порядок проверить сети. Неделю пуржило. Сети могут вмёрзнуть в лёд. Пропадут. Рыбу тоже жалко. Собачек кормить будет нечем. Савве не хотелось отпускать внука. Единственное, что успокаивало, – ловкость мальчишки.

Данилка впитывал наставления старого каюра, и это радовало. Савва всем своим существом привязался к чувствительному пареньку и твёрдо был уверен, что из него получится настоящий человек. Прихрамывая, Савва обошёл подготовленную к выезду упряжку, потрепал за ухо приветливого вожака и, поглядывая на внука, как бы между прочим, тихо сказал:

– Однако, дует… Олешки в кругу…

– Серый напугал, – ответил Данилка.

– Запургует опять…

– Управлюсь.

– Засветло бы обернуться.

– Успею.

– Эх, ноги крутит, – досадовал Савва.

– Тебе лежать надо.

– На солнышко вышел…

– Серого жаль…

– Трилап пожил… Собачек не гони.

– Сами разойдутся.

– Поезжай, однако, – благословенно сказал старик и погладил внука по малахаю. – Поезжай.

Собаки насторожились, притихли. Как спортсмены-бегуны, сгруппировались на стартовой полосе в ожидании сигнала каюра, приготовились. И вместе со звонким голосовым понуканием «хгак», с задорным перебрёхом подхватили лёгкую нарту и понесли.

– Хгак, хгак! – озорно разносится Данилкин голос. – Вперёд, вперёд!

Савва стоял и смотрел вслед уносящейся упряжке. Лицо его посветлело, разгладилось от нахлынувших приятных мыслей. Он с затаённой грустью радовался всему, что его окружало и навсегда связало с судьбой внука. Он совсем не помнил свои детские и юношеские годы, потому что у детей тундры не бывает ни того, ни другого. Единственное, что хорошо помнил Савва, так это непринужденное общение со старшими. Его, как и других детей, никогда не били, он не слышал оскорблений и с пелёнок был свободен, как тундра. Холод, голод, болезни – всё переносилось, переживалось. Видимо, ещё в материнском чреве он унаследовал выносливую породу предков, их чистоту души и ясность ума. Всю свою жизнь Савва честно трудился, не зная усталости, иногда последним куском делился с родичами, друзьями и подчас с незнакомыми людьми. В тундре не должно быть обездоленных – гласили предания предков. Его любимая жена преждевременно ушла к верхним людям, его надежду, продолжение его рода – сына – зверски замучили колчаковские бандиты. Горькая обида вдруг сдавила ему горло и затуманила и без того выцветшие глаза. Савва тотчас вспомнил, что Данилка не взял с собой винчестер. Засуетившись, он необыкновенно резво юркнул в хижину и уже с порога, не узнав своего голоса, закричал:

– Э-э-э!..

Данилка повернулся, увидел в руках деда винчестер и понял его беспокойство. Он успел помахать Савве рукой. Собаки уже входили в работу. Они не лаяли, только лишь посапывающее прерывистое дыхание разносилось ветром по протоке. Наконец и дед, и избушка, и скрипучий торосами океан скрылись за крутым поворотом протоки, и перед Данилкиным взором взмахнула необъятными крылами белая сендуха.