Дмитрий Быстролетов - В старой Африке Страница 3

Последний вечер Карел ванЭгмонд посвящал семье. Побрившись, чисто одетый, он сидел у стола и громко читал главу из Библии, снабжал ее пояснениями для вящего вразумления жены и сына. Сын слушал с интересом, мать незаметно крестилась, когда у проповедника нечаянно срывалось весьма крепкое словцо. Затем моряк открывал свои книги и приступал к занятиям: он учился всю жизнь и, начав морскую службу юнгой, кончил капитаном дальнего плавания. Засыпая, мальчик следил за черным корявым пальцем, медленно ползавшим по страницам, пропитанным соленой влагой. После занятия отец аккуратно укладывал Библию и книги в свой маленький сундучок и всю ночь сидел в кресле, глядя на спящих жену и сына. Наутро, открывая глаза, маленький Гай прежде всего встречал его задумчивый, пристальный взгляд. Расставание было немногословным и коротким, но едва муж исчезал, как появлялись соседки, и жена с плачем начинала подробно живописать все перипетии этой бурной недели. Все рыдали так горько и долго, что, не выдержав, к ним присоединялся и мальчик, и в тихой уютной комнатке много дней подряд слышался только плач, молитвы и сморканье.

— Де схаймер, де схаймер! (пират) — повторяли все хором. Так в семье Карела ванЭгмонда стали называть Пиратом. Как настоящий голландец, геерсхиппер был немногословен.

Но он был голландцем и любил пошутить. Только какими странными казались иногда его шутки!.. Когда бравый моряк отличился при спасении погибающих, королева наградила его медалью и пожелала лично вручить ее герою, который простудился и лежал тяжело больной в морском госпитале.

— Что вы почувствовали, когда так смело бросились в ледяную воду? — снисходительно промямлила королева, и все присутствующие обратили улыбающиеся дородные лица к больному. Черная голова, исхлестанная морем и ветром, бессильно лежала на белой подушке, но морской волк скосил прищуренные глаза и процедил сквозь зубы:

— Почувствовал себя мокрым, ваше величество.

Это была старая шутка, но она прозвучала как вызов.

Высокие посетительницы недовольно удалились. Сын стоял рядом и с восторгом глядел на королеву. Ответ поразил и его, мальчик взглянул на отца и вдруг заметил злую насмешку, горевшую в глубоко запавших глазах. Почему? Отчего? Был 1907 год, в этой мирной стране сыра, тюльпанов и селедок все обожали свою повелительницу. Так всегда казалось… И вдруг…

— Пират! Пират! — горестно повторяла мать, таща сына домой.

Вот именно тогда подрастающий Гай почувствовал, что не все благополучно в этом мире, где кроме сыра, тюльпанов и селёдок живут, трудятся и страдают люди.

Умер Пират совершенно по-голландски. В 1917 году он командовал грузовым судном, старой калошей, под таким милым голландсому сердцу названием: «Гет Бонт Ку» (пестрая корова). Дело было зимой, стоял непроглядный туман. В Ла-Манше огромный немецкий угольщик пропорола «Пестрой корове» бок, она сразу плюхнулась на колени и приготовилась испустить дух. Капитан в эту минуту находился в своей каюте. Он рванулся было наверх, но по большому крену понял, что вторую шлюпку спустить уже невозможно и его личная судьба решена. Тогда старый моряк молниеносно стянул с себя рабочую куртку и надел мундир с медалью. Первую шлюпку удалось успешно посадить на воду только потому, что капитан остался на мостике и еще управлял рулем и машиной: он отчаянно пытался замедлить грозное нарастание крена и одновременно выпускал из котлов пар, чтобы ослабить силу взрыва. Между тем крен увеличился настолько, что бочки и ящики покатились по палубе на людей, которые на четвереньках ползли к шлюпке и становились в ней, плотно прижавшись друг к другу и охватившись руками; два человека не поместились и бултыхались в ледяной воде за бортом шлюпки — чьи-то заскорузлые татуированные руки держали их за волосы. Тонущее судно накренилось настолько, что капитан скользнул к фальшборту, но уцепился за него и, повиснув над водой, продолжал командовать.

— Отваливайте ко всем чертям! — багровея от натуги, орал он вниз.

— Сейчас взорвутся котлы, вас затянет в водоворот!

Перегруженная шлюпка медленно и тяжело отчалила. Кто-то стал грести одним веслом… Черно-желтый туман приготовился навсегда разделить «Пеструю корову» и шлюпку. Шипение пара смолкло. Воцарилась мертвая тишина, судно уходило под воду. Наступила минута прощания… Люди высвободили правые руки и начали креститься, толстый повар (он один знал нужную молитву), барахтаясь в воде, страшным голосом запел: «Ныне отпущаеши…» Тогда Пират неожиданно снова крикнул:

— Стойте! Я хочу сказать что-то…

Это был наплыв слабости, победа человеческого. Люди подняли полные слез глаза, чтобы принять завещание жене и сыну и последний привет товарищам.

Но Пират уже овладел собой.

— Дьявольский туман… — едва слышно прохрипел он, погружаясь в воду, и все те, кто, стоя, покачивались в лодке, обхватив друг друга руками, и те, кто пускал пузыри в ледяной воде и кого держали за волосы сильные мозолистые руки, — все дружно и твердо, как клятву верности, гаркнули над опустевшей гладью воды:

— Правильно, гееркапитейн!

Мать Гайсберта тоже была настоящей голландкой — маленькой, кругленькой и беленькой, как несколько сыров, поставленных друг на друга. И не мудрено: не одну сотню лет все поколения ее рода занимались сыроварением. С детства сын помнил эти места в северной части страны: по унылой низменности бродили стада пестрых коров. Вот деревня — крепкие раскоряченные дома, похожие на молочных коров; на улице запах сыра. Дом, в котором родилась бабушка, был наполнен предметами, нужными в производстве сыра, и каждое название здесь обязательно начинается с приставки каас (сыр, сырный) — каасмес, каассхвал, каасперс. Даже мухи здесь не просто мухи, а каасфлиг — сырные мухи, и сам хозяин не просто мужик, а каасбур — сырный мужик. Бабушка с часу на час ожидала начала родов, и как раз в это время сырная масса вдруг перестала всходить: это означало выход товара второго сорта вместо экстра! Послышались крепкие словечки, все заметались, и в суматохе родилась мать Гая. Девочку назвали Екатериной, а в Голландии смешных, кругленьких женщин считают настоящими голландками и величают голландсКатье; конечно, мать Гая тоже стала голландсКатье, а потом для полного сходства ее перекрестили в Каасье, и так она на всю жизнь осталась Сырочком.

Известие о гибели мужа она приняла спокойно. Судебное следствие длилось несколько недель, кое-кто из команды перенёс воспаление легких, остальные занимались составлением счетов страховой компании на вещи, которых у них никогда не было. Но когда деловая сторона трагедии была закончена, команда явилась к вдове капитана. Татуированные мозолистые руки водрузили на кладбище крест над могилой, в которой никто не лежал. Стоя у креста, вдова наблюдала, как эти большие и нескладные люди неловко опустились на колени, как повар, который единственный знал нужную молитву, опять пропел ее, и люди стали креститься черными, заскорузлыми пальцами, похожими на тот, который бродил когда-то по страницам книги, пропитанной соленой водой; женщина увидела их глаза: детские, наивные и чистые, полные непоколебимой силы.