Жюль Верн - Ченслер Страница 3

Роберт Кертис как раз появляется на палубе. Я внимательно разглядываю помощника капитана, и меня поражает его волевая наружность и огромная жизненная сила. У него статная фигура, уверенные манеры, гордый взгляд, слегка сдвинутые брови. Видно, что он не только энергичен, но и обладает хладнокровием, столь необходимым моряку. В то же время у него добрая душа, ибо он очень участливо относится к молодому Летурнеру и неизменно старается быть ему полезным.

Оглядев небо и проверив паруса, помощник капитана вступает с нами в разговор.

Заметно, что молодой Летурнер любит с ним беседовать.

Роберт Кертис сообщает нам некоторые сведения о пассажирах, с которыми мы еще очень мало знакомы.

Мистер и миссис Кир — американцы из Северной Америки, разбогатевшие на эксплуатации нефтяных месторождений. Известно, что в Соединенных Штатах очень многие нажили себе на этом огромные состояния. Мистер Кир — человек лет пятидесяти — производит впечатление скорее разбогатевшего выскочки, чем богача. Это скучный попутчик, ничего не признающий, кроме своих удобств. Руки у него постоянно засунуты в карманы, в которых позвякивают золотые и серебряные монеты. Он горделив, тщеславен, самовлюблен, презирает других и проявляет величайшее безразличие ко всему и ко всем, кроме собственной особы. Он выступает важно, как павлин, о нем можно сказать словами ученого физиономиста Гратиоле: «Он сам себя вдыхает, смакует, вкушает». Словом, это глупец и эгоист. Не понимаю, почему он едет на «Ченслере» — простом коммерческом судне, где ему не могут предоставить комфорта, каким отличаются трансатлантические пароходы.

Миссис Кир — незначительная сорокалетняя женщина, с заметной сединой на висках, вялая, ко всему равнодушная; она неумна, необразованна, не умеет поддержать разговор. Кажется, что она смотрит и не видит, слушает и не слышит. Думает ли она? Я не решился бы это утверждать.

Единственное занятие миссис Кир — требовать по всякому поводу услуг от своей компаньонки мисс Херби, молодой двадцатилетней англичанки, доброй и спокойной; ради жалких грошей, которые платит ей, словно из милости, торговец нефтью, ей приходится терпеть немало унижений.

Молодая девушка очень хороша собой — блондинка с темно-голубыми глазами и изящным овалом лица. В ней совершенно не чувствуется пустоты, свойственной англичанкам. Рот у нее прелестен, но редко кому удается это заметить, ведь у бедной девушки нет ни времени, ни повода для улыбки. Да и кому стала бы улыбаться компаньонка, выносящая беспрестанные придирки и нелепые капризы своей госпожи? Однако, если мисс Херби и страдает в глубине души, она все же смирилась со своей участью, или по крайней мере так кажется со стороны.

У Уильяма Фолстена, инженера из Манчестера, характерная английская наружность. Он управляет большим заводом гидравлических машин в Южной Каролине и едет в Европу за разными новыми усовершенствованиями, между прочим — за центробежными мельницами фирмы Кэйл. Этот сорокапятилетний мужчина — тип ученого, который думает лишь о машинах, — с головой ушел в механику и в математические расчеты и ничего, кроме этого, не знает и знать не хочет. Когда он с вами заговаривает, от него невозможно бывает отделаться, причем испытываешь такое чувство, словно попал между шестерен какой-то безжалостной машины.

Среди пассажиров есть некто по имени Джон Руби, торговец, человек заурядный, мелкий, ограниченный. Целых двадцать лет он только и делал, что продавал и покупал, и так как обычно продавал дороже, чем покупал, то и нажил состояние. Что теперь делать с деньгами, он и сам не знает. Всю свою жизнь он вел розничную торговлю и отвык думать, размышлять, стал на редкость невосприимчив, и, уж конечно, к нему трудно применить изречение Паскаля: «Человек явно создан для того, чтобы мыслить. В этом все его достоинство и вся его заслуга».

5. СЕДЬМОЕ ОКТЯБРЯ

Вот уже десять дней как мы покинули Чарлстон, и, по-видимому, плавание протекает благополучно. Мне часто случается беседовать с помощником капитана, и между нами установились дружеские отношения.

Сегодня Роберт Кертис сообщил, что мы находимся недалеко от Бермудских островов, иначе говоря, мы удалились от мыса Гаттераса в открытый океан. Согласно произведенным вычислениям координаты судна 32°20′ северной широты и 64°50′ западной долготы, считая от Гринвичского меридиана.

— Мы увидим Бермудские острова, вернее остров Святого Георгия, до наступления ночи, — сказал мне Роберт Кертис.

— Как Бермудские острова? А я-то полагал, что корабль, держащий курс из Чарлстона в Ливерпуль, должен идти севернее, следуя по течению Гольфстрима? — удивленно спросил я.

— Без сомнения, господин Казаллон, — ответил Роберт Кертис, — это обычный путь судов, но, по-видимому, на этот раз капитан не намерен его придерживаться.

— Почему?

— Это мне неизвестно, но он взял курс на восток, и «Ченслер» идет на восток.

— И вы обратили его внимание на то, что…

— Да, я обратил его внимание на необычайность такого курса, но получил ответ, что он сам отвечает за свои поступки!

При этом Роберт Кертис хмурится, машинально проводит рукой по лбу и, как мне кажется, не говорит всего того, что хотел бы сказать.

— Но как же так, господин Кертис, — настойчиво продолжаю я, — сегодня седьмое октября и отыскивать новые пути поздно. Нельзя терять ни одного дня, иначе мы не прибудем в Европу до наступления сезона плохих погод…

— Безусловно, господин Казаллон, ни одного дня.

— Не сочтите это за нескромность, господин Кертис, но мне хочется спросить, что вы думаете о капитане Хантли?

— Я думаю, — ответил помощник капитана, — я думаю, что… он — мой капитан!

Этот уклончивый ответ до сих пор меня беспокоит.

Роберт Кертис не ошибся. Около трех часов пополудни вахтенный заметил землю с наветренной стороны, на северо-востоке, но сперва она показалась нам лишь голубоватой дымкой.

В шесть часов я поднялся на палубу с отцом и сыном Летурнер, и мы стали рассматривать Бермудский архипелаг — ряд сравнительно невысоких островов, окруженных грядой рифов.

— Вот тот волшебный архипелаг, господин Казаллон, — сказал Андре Летурнер, — те живописнейшие острова, которые ваш поэт Томас Мур воспел в своих одах! А еще раньше, в тысяча шестьсот сорок третьем году, о них с восторгом отзывался изгнанник Уолтер. Если не ошибаюсь, английские дамы одно время носили шляпы, сделанные из листьев какой-то бермудской пальмы.

— Вы правы, дорогой Андре, — ответил я, — Бермудский архипелаг был в моде в семнадцатом веке, но теперь он совершенно забыт.