Александр Елисеев - В долине Иордана Страница 3

Не прошло иполучаса, какъ на нашей стоянкѣ уже яркимъ огонькомъ вспыхивалъ костерокъ, на которомъ старый Османъ ухитрялся подвѣсить чайникъ съ іорданскою водой. Я лежалъ, распростертый на своемъ дорожномъ плащѣ, поглядывая на веселое пламя, трещавшіе сучья и копошащагося каваса. Только испытавшій сладость подобныхъ ночлеговъ въ лѣсу или степи можетъ представить себѣ всю прелесть нашей стоянки на Іорданѣ, съ которою не могли сравниться никакіе ночлеги въ пустынѣ. Говорилось какъ-то мало; хотѣлось скорѣе прислушиваться и молчать; глаза невольно смыкались, но не для того чтобы заснуть, а чтобы дать мысли возможность собраться и уйти вглубь. Багровый отсвѣтъ костра, игравшій на темно-бронзовомъ лицѣ Османа, порой раскидывался широко, скользя по вырѣзнымъ силуэтамъ деревъ, а порой замиралъ до того, что не могъ затмить даже блеска свѣтляковъ, рѣявшихъ въ темной зелени чащи. Снопы луннаго сіянья, отблескъ нашего костра, блестящія звѣздочки на небѣ и яркія живыя искорки на землѣ, вотъ четыре рода свѣта придававшіе колоритъ ночи, которая обозначала себя развѣ темною зеленью деревъ, потому что все остальное искрилось и блистало, утопало въ серебристой мглѣ.

— Добрая ночь сегодня, господинъ, заговорилъ наконец послѣ долгаго молчанія мой кавасъ. — Посмотри какъ разыгрались огненныя мухи, какъ весело носятся онѣ надъ заснувшею землей; только въ добрыя ночи онѣ такъ веселы и легки, потому что такъ угодно Аллаху. Нигдѣ въ мірѣ нѣтъ такого множества огненныхъ мухъ какъ въ долинѣ Эль-Гора, онѣ раждаются изъ цвѣтковъ олеандра и, какъ добрые духи свѣта, противны афритамъ (злымъ духамъ). Гдѣ кружится огненная муха, тамъ мѣсто чисто и свято; куда не залетаетъ она никогда, тамъ земля осквернена грѣхомъ или служитъ притономъ африта. Нѣтъ мѣста святѣе Эль-Гора на землѣ, нѣтъ поэтому и страны гдѣ обильнѣе водится золотая муха ночи, въ которой огонекъ зажженъ самимъ Аллахомъ.

И при видѣ блестящихъ свѣтляковъ, кружившихся роями вокругъ насъ въ темной зелени окружающей чащи, какъ-то невольно хотѣлось вѣрить тому могуществу очистительной силы свѣта и огня, вѣра въ которую прошла чрезъ религіозное міросозерцаніе человѣчества. Самъ Аллахъ затеплилъ искорку въ тѣлѣ золотистой мухи невольно повторилъ я, припоминая русскую сказку о томъ, какъ Богъ вложилъ огонекъ въ тѣло райской птицы и пустилъ ее на землю пугать нечистую силу. Точно также рыбаки далматинскихъ береговъ въ фосфорическомъ блескѣ морскихъ ноктилукъ видятъ свѣточъ зажженный Богомъ для освѣщенія морской глубины.

Не долго слушалось мнѣ Османа за чашкою душистаго кофе, которымъ угостилъ меня кавасъ. Глаза невольно отяжелѣли, дыханіе стало медленнѣе и глубже, ясность представленія начала туманиться, и убаюкиваемый тихимъ журчаніемъ Іордана и трещаніемъ зеленыхъ цикадъ, я уснулъ, какъ можетъ спать только усталый путникъ, достигнувъ цѣли своего пути…

II

Османъ бодрствовалъ всю ночь надъ своимъ спящимъ господиномъ не столько изъ боязни нападеній бедуиновъ сколько изъ страха потерять коней, которыми онъ очень дорожилъ. Старикъ-арабъ, которому я далъ на ночь свою берданку, бы лъ очень польщенъ этимъ довѣріемъ и важно бродилъ вокрутъ нашего становища, словно разыскивая притаившихся враговъ.

Какъ два мгновенія промелькнули незамѣтно для меня и волшебная ночь, залитая луннымъ сіяніемъ, и чудное утро, расцвѣтившее красками спектра и небо, и землю, и воздухъ, еще пронизанный испареніями ночи. Отблески этой утренней игры цвѣтовъ еще не сбѣжали съ розовыхъ тучекъ, повисшихъ въ голубой атмосферѣ, и съ позолоченныхъ каемокъ за-іорданскихъ горъ. Быстрыя струйки Іордана, потерявшія свой серебряный блескъ, казались теперь поглотившими всѣ цвѣта; какой-то свинцовый матовый отблескъ еще держался на нихъ и еще рельефнѣе оттѣнялъ силуэты деревьевъ, склонившихся надъ поверхностью рѣки. Зеленый лѣсъ уже проснулся давно и запѣлъ свою утреннюю пѣсню.

— Добрая ночь была, господинъ! привѣтствовалъ меня при пробужденіи Османъ, — и за то наступило теперь доброе утро. Аль-хума (пятница) благословенный день; то знаетъ и человѣкъ, и звѣрь, и птица. Послушай только, какъ славятъ Предвѣчнаго голосистыя птицы, какъ согласно поютъ онѣ свои чистыя пѣсни; молчатъ только тѣ что прогнѣвили Аллаха, какъ нечистая хубара (сова), врагъ Бога и другъ шайтана.

Въ міровоззрѣніи Араба, какъ и всякаго жителя Востока, борьба двухъ началъ, добраго и злаго, слѣдъ зендскихъ и сабеистическихъ воззрѣній, проходитъ такъ рельефно что въ самомъ мелкомъ явленіи жизни природы, въ каждомъ событіи изъ жизни народовъ или отдѣльнаго человѣка пылкій сынъ Востока видитъ вліяніе той или другой силы или результатъ борьбы ихъ между собою. Человѣкъ, какъ и всякое другое живое существо, является только существомъ страдательнымъ, къ которому прилагается то или другое воздѣйствіе. Смотря по тому какое начало взяло верхъ въ тѣлѣ или душѣ даннаго субъекта, онъ является въ свою очередь добрымъ или злымъ. Не только люди, но и животныя, даже растенія являются вмѣстителями того или другаго начала и сообразно съ тѣмъ раздѣляются на добрыя и злыя въ отношеніи къ человѣку, какъ и въ отношеніи къ Пророку, посреднику между Богомъ и людьми. Если въ нашихъ понятіяхъ какъ-то не вяжется представленіе о добрыхъ и злыхъ животныхъ и растеніяхъ помимо ихъ вредности или полезности, то въ понятіяхъ мусульманина самое полезное существо можетъ быть злымъ, какъ и добрымъ, смотря по тому какимъ ореоломъ окружила его мудрость народная или сказка любимыхъ рапсодовъ. Мусульманинъ вѣчно живетъ въ мірѣ добрыхъ и злыхъ существъ; съ послѣдними онъ борется при помощи Пророка, съ первыми онъ служитъ послѣднему. Даже камень, вода и другія неодушевленныя существа могутъ служить вмѣстилищами добраго и злаго начала и соотвѣтственно этому въ понятіяхъ сына Востока являются сочувствующими и враждебными человѣку, разъ они неугодны Аллаху.

Подобное одушевленіе предметовъ неодушевленныхъ, вмѣстѣ съ зендскими воззрѣніями на весь остальной міръ какъ продуктъ происшедшій вслѣдствіе борьбы двухъ началъ, безъ сомнѣнія остатки міросозерцанія древнихъ религій; но ихъ нельзя не отмѣтить какъ воззрѣнія пришедшіяся по духу жителю Востока. Исходя изъ этой точки зрѣнія, истый сынъ Востока, особенно свободолюбивый Арабъ, не можетъ никогда впадать въ крайности оптимизма или пессимизма, тѣмъ болѣе что у него есть въ отвѣтъ на все готовая формула: Иншаллахи (такъ угодно Богу)!

Между тѣмъ разгорѣлся мало-по-малу чудный безоблачный день. Сбѣжали съ поверхности воды испаренія ночи, пропало свѣтлое облачко, несшее изъ глубины таинственныхъ пещеръ грѣхи обитателей Сдума (Содома), и солнце разгоняющее ужасы ночи поднялось надъ вершинами за-іорданскихъ горъ. Золотисто-краснымъ цвѣтомъ сперва засіяли мрачныя скалы, легкія тѣни какъ-то пугливо сбѣжали съ ихъ откосовъ и пропали въ ущельяхъ, куда вслѣдъ за ними полились снопы солнечныхъ лучей. Въ высокоподнявшемся надъ Іорданомъ столбѣ испареній сверкнула радуга; затѣмъ столбъ началъ таять снизу и разлетаться на верху, растворяясь въ голубомъ, прозрачномъ какъ эѳиръ, воздухѣ Эль-Горской долины.