Пьер Гэсо - Священный лес Страница 3

Заехав на обратном пути в Масента, мы вместе с жандармским бригадиром напрасно искали большую черную маску. Она исчезла. Ею, без сомнения, вновь завладели тома.

Вернувшись в Париж, мы продолжали поддерживать связи со страной тома. Проспер Зуманиги, санитар-африканец из Масента, служивший нам переводчиком, сообщал новости о Ково и о том, как идет подготовка к празднику выхода посвященных. Мы послали ему фотографии, обещали привезти в Ниогбозу и показать там уже отснятый фильм и готовились к следующей экспедиции, которая была задумана еще до возвращения из Гвинеи.

Тем временем к нам присоединились два товарища. Тонн Сольнье, фотокорреспондент «Пари-матч», специалист по примитивному искусству Океании и Африки, спокойный и точный в своем деле, должен был помогать Жану Фиштэ и в случае необходимости его замещать. Андрэ Вирэль, интересующийся символизмом и примитивными религиями, хотел проверить свои теории на практике.

Нужно было найти кинокомпанию, которая решилась бы финансировать наше рискованное предприятие, настолько рискованное, что мы отважились говорить о нем только с самыми близкими друзьями. Мы хотели не только присутствовать при тайных обрядах тома, не только участвовать в них, но и заснять их для кино. Мы понимали, что осуществить это намерение будет нелегко, несмотря на обещания Ково. Нами руководило не простое любопытство, не страсть охотников за редкими кадрами, а желание проникнуть в отличный от нашего мир и понять его.

Мы с особой тщательностью подготовили нашу материальную часть, пытаясь предусмотреть все возможные случайности. Мы везем с собой две электрические съемочные камеры для 35-миллиметровой пленки, пять тысяч метров черно-белой пленки, два магнитофона и магнитофонную лепту, три фотоаппарата Роллейфлекс, одну лейку, импульсную лампу и магниевые лампы-вспышки для ночных съемок. Вполне доверяя гостеприимству тома, мы не взяли с собой оружия и продовольствия. Наш личный багаж, спальные и походные принадлежности сведены к минимуму.

Мы захватили и прошлогодний фильм, переведенный на 16-миллиметровую пленку, и очень рассчитываем, что этот аргумент убедит Ково сдержать свое прошлогоднее обещание.

Все мы люди здоровые и хотим добиться успеха. В экспедициях подобного рода нелегко выдерживать намеченные сроки, однако мы решили, что наше путешествие продлится не более двух месяцев, и надеемся вернуться до начала сезона дождей.

…Дорога по-прежнему вьется вверх. Пробирает холодок. Я приподнимаюсь на своем драгоценном ложе и заглядываю в кабину.

Шофер оборачивается.

— Может быть, хватит с вас? — говорю я. — Сделать бы небольшую остановку.

— С меня? Я никогда не сплю за рулем.

Под нами смутно виднеется долина. За нею на фоне темного неба выступают высокие каменистые утесы.

Внезапно грузовик круто поворачивает, сотрясается от резких толчков, сходит с шоссе, делает еще один рывок, врезается в обочину и останавливается.

Я подскакиваю к заднему стеклу кабины. Шофер ошеломленно смотрит на меня. Он только что задремал, уткнувшись носом в руль. Топи и Жан проснулись от толчка.

Мы пользуемся вынужденной остановкой и пытаемся заснуть.

Совсем рядом с нами лес. Он скрипит, дребезжит, квакает, скрежещет. Я открываю глаза. На черном занавесе деревьев сверху донизу вспыхивают и гаснут тысячи пар светящихся точек.

Вирэль тоже приподнимается.

Мы пытаемся издали угадать, какие насекомые или грызуны, притаившись в глубине леса, как будто наблюдают за нами своими фосфорическими глазами, но мало-помалу засыпаем.

Через два часа нас будит рассвет. Бледная, ясная заря, и вот уже встает солнце.

Под небом такой сияющей голубизны, какое мне приходилось видеть только высоко в горах, мы выезжаем на плато Фута-Джалон. Вдали, насколько хватает глаз, простирается саванна, вечно выгорающая и вновь зеленеющая, с редкими остовами засохших деревьев.

Несколько часов мы трясемся в кузове из гофрированного железа, словно в шейкере[6].

Грузовик не может делать меньше шестидесяти километров в час, иначе он развалится. Но толчки, даже смягчаемые рессорами, — тяжелое испытание для нашей аппаратуры, и, как только мы прибудем на место, придется вновь приводить ее в порядок: перетягивать болты, перепаивать сопротивления.

На пароме, составленном из пирог, мы пересекаем Нигер. У истоков он чуть шире Луары. Вода светлая, здесь неглубоко. Сейчас сухой сезон, и река обмелела.

Сегодня вечером мы увидим первые островки деревьев у Кисидугу, откуда начинается лес.

Через два дня, если нас не задержат ни лесные пожары, ни разрушенные мосты, ни аварии, мы будем у Ково.

2

Никогда я так не волновался, показывая фильм.

Пронзительный звон насекомых, поднимающийся в лесу с наступлением темноты, кажется, смолк на минуту. Я слышу только рокот проекционного аппарата. Прошли первые титры; как воспримут эти люди лесов кадры, снятые год назад здесь, в их деревне?

Все действующие лица нашей картины собрались в этот вечер на маленькой площади Ниогбозу. Мужчины, женщины, старики, прижавшись друг к другу, сидят вперемешку на земле. Встревоженные, внимательные лица обращены к экрану, установленному возле одной из хижин. Только Ково, окруженный старейшинами, восседает на низком стуле резного дерева. Многочисленные ребятишки с блестящими глазами застыли в ожидании, как дети в Люксембургском саду перед занавесом театра Гиньоль [7].

Первый эпизод встречен мучительным для меня молчанием. Но вот раздаются взрывы смеха, радостные возгласы. Они узнали себя. Появление на экране Ково, торжественно проносимого в паланкине вокруг деревни, вызывает неистовый восторг. Я отхожу от аппарата, приближаюсь к Ково и наклоняюсь к его плечу.

— Ну, ты доволен? Нравится?

— Да, да…. — поспешно говорит он, ни на секунду не отрывая взгляда от светящегося прямоугольника.

На экране как раз крупным планом Ково; он держит за рога барана с перерезанным горлом, который еще бьется в предсмертных судорогах. Стоящие вокруг старейшины внимательно наблюдают за Ково: он должен почувствовать, как вместе с последним вздохом в него войдет сила убитого животного.

Я немного озадачен реакцией зрителей. В Париже сцены ритуальных жертвоприношений петуха, барана и быка на могиле старого Бадэ, отца Ково, вызывали дрожь ужаса или даже протесты; здесь их встречают восторженными возгласами. В этом ликовании совсем нет жестокости. Просто тома умеют толковать предзнаменования, следить, как упали брошенные перед жертвами орехи кола. Снятые нами кадры убеждают их, что жертвоприношения оказались удачными, «благодатными» и что душа Бадэ удовлетворена. На экране появляются уэнилегаги, люди-птицы: два шара из жестких перьев, откуда выглядывают, словно трагические маски, вымазанные каолином белые лица, увенчанные высоким плюмажем, и длинные, мускулистые ноги. Прыгая по площади в бешеном ритме, бок о бок или лицом к лицу, они поразительно ловко выполняют ряд движений под звуки маленького деревянного барабана. Этот звуковой код — один из тайных языков леса.