Джон Фолкнер - Отель с привидениями (сборник) Страница 33

Во время свадебного путешествия сэра Джона неудержимо притягивало к местам, описанным в дневнике Темпла. Он сам не понимал, почему это происходит, но, как я убедился впоследствии, сопоставив все события, такая мысль постоянно внушалась ему гальярдой. Сэр Джон превосходно знал древние языки, и его познания в истории античности отличались поистине энциклопедической широтой. Рим и Южная Италия вызвали в его душе неизъяснимый трепет восторга. Перед ним была сама история, о которой он читал в книгах, на ее сцене оживали подлинные исторические персонажи, и он пытался проникнуться их мироощущением. В Риме он пропадал в многочисленных книжных лавках и раскопал там сочинения писателей поздней империи и труды александрийских философов, которые были редкостью в Англии. Углубившись в них, он вкусил новых, еще неведомых наслаждений, а его мистические склонности получили новую пищу.

Увлечение языческой философией, тем более столь безоглядное, небезопасно для английского характера и особенно для натур с сильной романтической струей, как у сэра Джона. Со временем это увлечение оказало столь мощное воздействие на его мышление, что если он и не отошел окончательно от христианства — хотя, боюсь, именно это и случилось с ним, — тем не менее пошатнулся в вере и, испробовав многие запретные плоды язычества, наконец дошел до неоплатонизма. Этой соблазнительной философии отдавали восхищенную дань многие выдающиеся умы от Прокла[15] и Юлиана[16] до Августина[17] и мыслителей эпохи Возрождения. И неудивительно, что сэр Джон легко поддался ее соблазнам. Учение о гуманном и неопределенном благе, сильная эстетическая сторона, пантеистическая диалектика и привлекательные суеверные представления об общении с духами — все это вызывало живейший отклик в его восприимчивой душе. Ему страстно захотелось приобщиться к древней языческой философии, и по мере того, как прошлое наполнялось для него все большей реальностью, меркло и отдалялось настоящее. Понемногу он утратил интерес ко всему окружающему, и все естественные привязанности умерли в нем. К какой страшной катастрофе это привело, свидетельствует история, рассказанная мисс Малтраверз. Вскоре после приезда в Неаполь сэр Джон посетил виллу де Анджелис, которую Темпл построил на развалинах загородного дома Помпония. Вилла находилась в полуразрушенном состоянии, и сэр Джон купил ее без особых затруднений, уплатив всю сумму сразу. Затем он основательно перестроил дом, стремясь воспроизвести обстановку поздней империи во всей ее пышности. Как душеприказчик сэра Джона я не раз бывал на вилле, где хранилось множество бесценных произведений искусства. В те давние годы было гораздо легче, чем сейчас, найти предметы древности и стоили они не так дорого, как ныне, но все же шли не за бесценок, и реставрация виллы потребовала немалых расходов.

Казалось, само местоположение дома между Неаполитанским и Байским заливами питало страстную одержимость моего друга историей. Из окон виллы открывался тот божественный вид на море, который некогда пленял Цицерона и Лукулла, Севера и Антониев. Поблизости находились Байи, излюбленный морской курорт римской знати. Этот самый пышный и распутный из всех городов античности пережил потрясения веков, хотя и утратил былую славу, и после того, как был разграблен в XV веке, превратился в бедное селение. Однако зло долговечнее камня, и местные жители уверяли, что в здешних местах до сих пор живы тени постыдного прошлого.

На много миль вдоль морского побережья, облюбованного призраками, почти повсюду можно было наткнуться на развалины какой-либо великолепной виллы, и над всем здесь витал тлетворный дух порока и распутства, он почти ощутимо давил гнетущим бременем. Те, кто бывал в Неаполе, знают, какие пылают здесь закаты и как нежны рассветы, как печет полуденное солнце, а легкий морской ветерок умеряет нестерпимый зной, знают, как благоуханна сень прекрасных рощ. Для тех же, кому не довелось это видеть, бессмысленно пытаться передать это словами. Но прошлое здесь не предано земле, его труп разлагается, заражая ядовитыми испарениями все вокруг. Англичане, подолгу живущие в окрестностях Неаполя, проникаются этой отравой, как случилось с Джоном Малтраверзом. Подобно многим decepti deceptores[18] неоплатонизма, он не стал терзать себя аскезой, чтобы достичь высшего знания, как того требовало это учение. В то же время его слишком утонченную натуру не привлекала безудержная погоня за плотскими наслаждениями, которой предавался Адриан Темпл, и все же в чувственном удовлетворении пытался он познать божественный экстаз и непрерывно устраивал на вилле пышные праздники, которые посещали весьма странные гости.

Такая жизнь больше походила на тяжелый сон, и неудивительно, что душа сэра Джона не знала покоя. Все те жизненные заботы, которыми обычно занят человек, мысли о жене, ребенке, доме, утратили для него какой бы то ни было интерес, и вместе с тем его снедало беспокойство, словно червь вполз в его сердце и сосал его днем и ночью. Хотя сэр Джон и не признавался мне в этом, я подозреваю, что его оксфордский гость не раз чудился ему. Вероятно, побуждаемый туманным намерением «устроить ловушку» призраку, он принялся доискиваться, где и как умер Темпл. Согласно семейному преданию, тот скончался в Неаполе в 1752 году во время эпидемии чумы, но Малтраверза преследовала мысль, что жизнь Адриана Темпла оборвалась как-то иначе. Мне неизвестно, каким образом сэр Джон в конце концов обнаружил скелет и узнал обстоятельства гибели Темпла. Он обещал рассказать все в подробностях, но внезапная смерть помешала ему. И все же кое-что он поведал мне, и в достоверности его слов я не сомневаюсь. После бегства Джослина Адриан Темпл сблизился с неким Паламедом Домакавалли, отпрыском знатного неаполитанского рода. Паламед жил во дворце в самом центре Неаполя. Они были ровесниками, оба богаты и могли позволить себе любую прихоть. Молодые люди стали неразлучны и вместе предавались наслаждениям и буйным оргиям. Вскоре Паламед женился на прекрасной Олимпии из рода Алдобрандини. Но дружба с Темплом продолжалась. Где-то через год после свадьбы в палаццо Домакавалли было большое пиршество, а потом начались танцы. Адриан, который был на балу почетным гостем, крикнул музыкантам, чтобы играли «Ареопагиту», и пустился в пляс с Олимпией. Началась гальярда, но ему не суждено было дотанцевать ее до конца. Паламед приблизился сзади и вонзил кинжал в сердце своего друга. Он узнал в тот день, что Адриан не пощадил чести его жены.

Я пытался связать воедино те отрывочные сведения, которые узнавал от сэра Джона во время наших бесед. Хотя по-прежнему оставались неясны причины столь поразительной метаморфозы моего друга, все же более или менее связная картина событий начинала возникать. Однако я каждый раз вновь заходил в тупик и останавливался в растерянности. Я допускал, что нездоровая обстановка, беспорядочный образ жизни могли привести к утрате способности мыслить здраво, вызвать пристрастие к чувственным наслаждениям и, в конце концов, истощение организма. Но в случае с сэром Джоном все эти причины не могли привести к столь разрушительным последствиям. Насколько мне известно, он никогда не предавался неистовому разгулу, который подорвал бы его силы. Нет, тяжелый недуг, поразивший его тело и душу, нельзя было приписать только нездоровому образу жизни.