Карло Маури - Когда риск - это жизнь! Страница 33

По-моему, крестьяне выдержат. И в этом положительный аспект великого противоречивого мероприятия — завоевания человеком последней девственной территории земного шара.

Все они — бедные люди, выходцы с нищего Северо-Востока с его сухой землей. Здесь же земля жирная, красная, ее можно лет десять использовать без всяких удобрений.

Однако вся ли Амазония такова? Задаю этот вопрос ученому-натуралисту Хирано Киосо (уроженцу Сан-Паулу, сыну японских эмигрантов). «Природные условия вдоль дороги мы еще не изучали подробно, — отвечает он. — Сделано лишь первичное обследование леса да аэрофотосъемка местности. Одно можно сказать с уверенностью: в местах, где находятся индейские поселения, земля плодородная».

«Как вы думаете, смогут ли привезенные сюда и расселенные вдоль Трансамазонской магистрали люди обжить территорию, или же лес поглотит их жилища заодно с дорогой?» — «Действительно, способность леса к самовоспроизведению чрезвычайно велика. Кроме того, в течение шести месяцев, во время дождей, работать практически невозможно. Вам наверное, бросились в глаза участки дороги, размытые дождем. Их необходимо строить заново. Впрочем, все упирается в деньги: располагая соответствующими техническими средствами, поселенцы смогут выстоять и победить сельву».

Не только технические средства, но и настойчивость, упорство — хочется добавить мне — решат дело, Я присутствую на празднике первого урожая среди колонистов Трансамазонской дороги. Кругом царят оживление, радость. Люди довольны. Заодно празднуется и первая свадьба между поселенцами. Его зовут Домингос. Он кабокл (смешанных кровей), черноволосый, со смуглой кожей, девятнадцатый сын одной из семей с Северо-Востока. Ее зовут Наир. Она польского происхождения, светловолосая, голубоглазая, с нежными чертами лица и сильными мозолистыми от полевых работ руками.

Домингос и Наир образуют семью здесь, в чаще леса. Этот лес снабжает людей вкусным мясом своих животных, ароматным соком своих фруктов, но вместе с тем заставляет их терпеть долгое одиночество, тяжкую сырость, москитов, комаров. Славные крестьяне Домингос и Наир все вынесут под экваториальным солнцем, среди малярии, в зеленом аду. Я уверен в этом. Всякие общественники, техники, политики, военные — словом, все те, кто строит дорогу, рано или поздно уйдут отсюда в поисках другой, более престижной или доходной, деятельности. Эти же не уйдут никуда. Они останутся здесь и будут растить своих детей, таких же кабоклов, как они сами, сильных, как индейцы, фаталистов, как негры, предприимчивых, как европейцы. Дети — лучший «продукт» жизни, истинное богатство кабоклов. Мне посчастливилось познакомиться с неким отцом 32 детей от двух жен. Семьдесят процентов амазонского населения составляют дети.

«Люди в Амазонии становятся добрее, лучше оттого, что чувствуют себя здесь полезными», — говорит мне один общественный деятель из Рио, которому я рассказал про Домингоса и Наир. Мы на окраине Альтамиры, Общественный деятель, врач и топограф — все в один голос заявляют, что в городах жить больше невозможно, смысла нет. Тут лучше.

Вот ведь, пожалуйста. Это вам не авантюристы, влекомые призраком легкого обогащения, а такие же, как и мы, городские люди. Выдержат ли они?

На следующий день отправляюсь вместе с топографом посмотреть, как пробивают сквозь лес Трансамазонскую дорогу. Мой спутник — длинноволосый, очень симпатичный молодой человек (от лесной сырости в его длинных волосах завелась плесень). На дороге сейчас трудное положение. Из-за сильнейших проливных дождей участок до Итаитубы протяженностью в 1252 километра вряд ли будет готов к 29 августа, дате, на которую уже назначено его торжественное открытие. Как бы то ни было, сегодня погода хорошая, и можно подъехать к передовому участку работ. Меня всегда волнует зрелище подобных схваток цивилизации с природой.

Помимо группы топографов (они первыми проникают в лес после того, как выполнена аэрофотосъемка и намечен очередной участок строительства) здесь находятся еще семеро мужчин. Они вооружены на случай охоты, а также для защиты от диких зверей или индейских племен. У нас с собой несколько мотопил. Мы продвигаемся вперед, расчищая путь от кустов и валежника острыми лезвиями «терсадо». В лесу так темно, что трудно фотографировать. Расчистив пространство, измерив дистанцию падения ствола и выбрав деревья для повала, пильщик с мотопилой за несколько минут искусно выполняет свою работу.

Гибель пятидесятиметрового дерева производит большое впечатление, рев мотопилы эхом разносится по лесу, распугивая птиц и обезьян, с визгом и криком удирающих в разные стороны. Затем, когда надпилен ствол, в тишине, предшествующей его падению, слышны сухие короткие звуки рвущейся коры; наконец пильщик отбегает в сторону; и мы издалека наблюдаем за падением гиганта. Дерево рушится с громовым гулом. Сквозь образовавшуюся в кронах брешь брызжет яркий свет.

Вот так, одно за другим, в считанные минуты, десятки и десятки вековых деревьев гибнут на фронте Трансамазонской дороги. Зрелище это причиняет истинные мучения.

«Ты у нас мечтатель, — скажет мне потом один из моих друзей в Рио. — Прогресс остановить невозможно, А с интеграцией индейцев и сельвы действительно можно не спешить. Вс e равно рано или поздно им неизбежно придется исчезнуть». Оно, может, и верно, Но мне думается, что и индейцы и их сельва имеют право жить такими, какими их сотворил господь, хотя бы потому, что их образ жизни, столь близкий к природе по сравнению с нашим, является более человечным и истинным. Никакая наука не дала им иллюзии абстрактного счастья жизни и столь же абстрактной легкости жизни.

Вполне возможно, что наша цивилизация, наш способ существования есть лучшее из того, что когда-либо удавалось придумать человеку. Может быть, это самый удобный, самый «комфортный» способ. Однако мне приходилось жить в контакте с так называемыми примитивными народами и с девственной природой гор, океанов, лесов. И у меня возникли кое-какие соображения, на мой взгляд небезынтересные для многих. Отчего я, «цивилизованный» человек, прожил самые счастливые моменты своей жизни именно среди «дикарей»? Не оттого ли, что лучшая часть меня самого является «дикой»? Ведь в каком-то смысле дикарем можно назвать и грудного ребенка! И не оттого ли это, что я не верю больше слепо в «наш» прогресс, хотя и принужден жить в нем?

Я не верю больше в этот прогресс, так как мне не удается постичь его цели и смысла. Все больше требуется денег для удовлетворения желаний, рождаемых во мне этим самым прогрессом; все больше требуется культуры, чтобы рассеять сомнения, возникающие благодаря тому же прогрессу, чтобы понять самого себя, своего ближнего, наконец — всевышнего. Когда же я возвращаюсь в «примитивное» состояние, то и все вокруг становится простым и естественным, даже смерть,