Лоуренс Грин - Острова, не тронутые временем Страница 35

Мэйн-стрит изобилует воспоминаниями об известных личностях. Рядом с домом Порто стоял любопытный двухэтажный старый домик, в котором находилось американское консульство. На каждом этаже — по одной комнате. Дома больше нет, но не забыто имя последнего консула, капитана Коффина. Кроме этих двух домов, на Мэйн-стрит, кажется, все осталось по-старому. Почти каждый дом, даже самый большой — жилой, и в каждом имеется большой подвал с запорами, где прежде жили рабы. Лестницы и веранды перед некоторыми домами напоминают об архитектурных вкусах, господствовавших в старом Кейптауне.

Вымощенные мостовые и чугунные решетки на вид очень почтенного возраста. На некоторых домах имеются даже железные подставки для масляных ламп. Освещение на улицах появилось к концу правления королевы Виктории[93], а до этого вы должны были сами поставить лампу в раму и зажечь ее.

Мэйн-стрит — одна из самых интересных улиц, какие я знаю. Здесь тихо, лишь иногда можно услышать шелест старых банановых листьев, которые гонит перед собой пассат. Улица наполнена ароматами горящих поленьев и свежего хлеба — его выпекают в кондитерской Венджамона. Кавалькада осликов, вступающая в город с грузом дров и овощей, домашней птицы и фруктов, типичное зрелище на улицах города.

Самое же необычное явление на Мэйн-стрит — это иностранец. В первое утро своего пребывания в Джемстауне я решил перед завтраком прогуляться от гостиницы до набережной. Проходя вдоль сада, я заметил человека, который подметал улицу. Когда он увидел меня, то от удивления окаменел на месте с метлой в руке и продолжал стоять, как громом пораженный, до тех пор пока я не скрылся за крепостными воротами.

Я уже говорил о том, что Джемстаун называют «маленьким городом». И это действительно так, но главное — то, что он совершенно изолирован, жизнь здесь протекает у всех на виду. И если вы решили вести двойную жизнь, то боже упаси делать это в Джемстауне.

Я все еще бреду по Мэйн-стрит. Вот кафе, куда пришли выпить чашечку кофе с бутербродами несколько посетителей, приехавших в Джемстаун за субботними покупками. Эти люди высланы на остров из метрополии. А вот дом, который не так давно был продан последним из Соломонов, — огромное здание, где как-то давала концерт сама Патти[94]. Я рассказывал уже о моей гостинице, о Консульском отеле, но здесь еще много таких домов, и каждый — история, записанная на старых кирпичах. В дни китового бума, когда американские моряки решили нажить себе капитал на китобойном промысле, жены шкиперов оставались, бывало, в отеле и здесь дожидались своих мужей, ушедших в южный океан.

Рядом с Консульским отелем — старая живописная лавка «Малабар». Так называлось судно, которое разбилось, но груз его удалось спасти. Он был сложен как раз в этой лавке. На площади есть еще одна — ее называют «Рикмерс», по имени другого такого же судна — «Уилли Рикмерс». «Малабар» принадлежал Соломону, а чуть ниже по улице располагалась его контора, откуда он много лет руководил своим бизнесом, охватывавшим практически всю деловую жизнь Святой Елены. На острове нет банка, но мой чек я обменял в конторе Соломона. Без Соломона трудно представить себе остров Святой Елены.

За лавкой «Малабар» Мэйн-стрит разветвляется. В конце ее, ведущей к морю, стоит старый дом с шутливым наименованием «Чайник» — он действительно похож на старинный сосуд для чая. В начале прошлого века под деревьями, окружающими дом, происходил аукцион рабов. Брали свечу высотой в один дюйм, зажигали ее, и тому, кто давал последнюю цену, пока еще горела свеча, и доставался продаваемый раб.

Если идти от Мэйн-стрит по переулку влево, вы попадете в торговые ряды: благоухающая пекарня, лавка зеленщика и универмаг «Звезда», принадлежащий фирме Соломона. Магазины украшены к рождеству, витрины заполнены игрушками. И ни одной нет стоимостью более нескольких шиллингов — патетическая иллюстрация нищенского уровня жизни на острове.

Далее следует почта — весьма бойкое место, особенно в дни, когда приходят пароходы: ведь марки Святой Елены всегда в цене. В комнате над почтой во время моего визита на остров жил художник Освелл-Джонс — довольно бодрый старик, который всегда носил берет и ленточки трех войн. Старик рассказывал о себе: начал он свою творческую деятельность певцом в хоре Вестминстерского аббатства, потом был театральным художником, режиссером нескольких первых английских фильмов, расписывал церкви.

— Я никогда не имел постоянной работы, — говорил Освелл-Джонс.

При этом он вовсе не жаловался.

Будучи дежурным офицером в казармах Каср-эль-Нил в Каире, он был свидетелем того, как в военную комендатуру привели офицера без фуражки и ремня, в комнатных туфлях. Патруль принял его за жулика. Этот человек оказался Лоуренсом Аравийским[95]. Вскоре после этого случая Освелла-Джонса послали в Джидду передать четверть миллиона золотых соверенов для поддержки арабского восстания. И здесь он еще раз встретился с полковником Лоуренсом.

Освелл-Джонс женился на образованной островитянке. Его жена — она работает в библиотеке — научила меня разбираться в островной кухне.

— Я никогда не вернусь в Англию, — сказал мне Освелл-Джонс.

Самым старым человеком на острове в то время, когда я там побывал, был мистер Уоррен, который долгое время держал здесь аптеку. Он до сих пор заглядывает в свою аптеку, расположенную через дверь от почты. Семья Уорренов нередко приглашала меня в гости в свой дом на улице со странным названием «Дупло-в-Полдерева». Из окон дома видны бескрайние просторы океана. Когда я познакомился с «папашей» Уорреном, ему был восемьдесят один год. Прожив всю жизнь на острове, он сохранил, однако, весьма широкий кругозор. Это человек с большим юмором и чувством собственного достоинства, хорошо знающий свое дело.

Сестра Уоррена вышла замуж за аптекаря, который обосновался на Святой Елене и научил ее брата премудростям аптекарского искусства. После его смерти осталась редкая коллекция фотографий, рассказывающих об истории острова, среди них есть и такие, которые имеют большую историческую ценность. У самого Уоррена есть любопытная антикварная мебель. Он уверяет, что подставки его кровати — с подлинной постели Наполеона. Много лет назад он купил за пять шиллингов стол из красного дерева, сделанный искусным плотником. За ящиком стола Уоррен обнаружил письмо, написанное в XVII веке губернатором острова Антони Биллом. Письмо губернатор адресовал сыну, предостерегая своего отпрыска от увлечения вином и женщинами...

Уоррен рассказывал, что, работая в аптеке, он никогда не получал более пятисот фунтов в год и все же этих денег хватало для вполне сносного существования семьи, состоящей из сына (сейчас он фермерствует в Девоне) и двух дочерей (обе замужем за связистами кабельной службы). Как-то один иностранец спросил Уоррена: