Валерий Язвицкий - Остров Тасмир Страница 37

Итак, в эту зиму, когда я женился на Люси, мы кроме работ для будущего, как мы называли работы отца по постройке воздушных аппаратов, готовились к посевной кампании.

Впрочем, и старшее поколение было захвачено этим не менее, чем мы. К концу зимы Барни почти не выходил из будущего огорода и сада.

Георгий Успенский, почти оставив другие работы, занялся усиленными анализами создаваемой нами плодородной почвы. Он выспросил у старших с надоедливой настойчивостью все, что они знали о жизни засеваемых растений.

— Георгий, — смеялся Орлов, знавший ботанику, — тебе бы следователем быть по политическим делам, а не жить на Тасмире. Ей богу, меня жандармы так не допрашивали, как ты. Душу выматываешь!

Но Георгий не успокоился до тех пор, пока не узнал всего ему нужного. В результате мы разбили свой огород на несколько участков. Каждый из них предназначался для отдельного вида растений. Бобовые растения, корнеплоды, пшеница, капуста, вишня и прочее — все это получило свои специальные участки. Мы наделали грядок, провели межи и начали усиленно готовить землю к ее животворящей работе.

В один из дней, когда мы все копошились на своих карликовых полях, Анна Ивановна радостно объявила:

— Друзья! Давайте устроим два праздника: праздник Посева и праздник Урожая!

Мы с удовольствием приняли это предложение и стали устанавливать церемонию праздника. Анна Ивановна брала на себя подготовку музыки, было поручено написать тексты в стихах, а Орлов, Люси и Александр Успенский взялись всеми возможными средствами создать декоративную часть, изобрести значки, флаги, сделать рисунки и тому подобное.

Такова история первых двух наших праздников, к которым присоединились потом: праздник Труда, основание Тасмира, праздник Детей и праздник Электричества.

Мысль о праздниках и подготовка к ним особенно увлекла третье, подрастающее поколение. Они собственно и закрепили их в жизни. Но тогда мы еще боялись праздновать, у нас не было уверенности в успехе наших земледельческих начинаний. Напротив, тревогам и волнениям не было конца, когда мы увидели сквозь слюдяную крышу двора первую весеннюю зорю.

Мы тысячу раз исследовали почву, осматривали семена разного цвета и формы, разложенные по клеточкам нашего драгоценного ящика.

Было радостно думать о таившейся в них жизни и представлять, как из них возникнут никогда невиданные нами растения, выгонят ствол, развернут листья, зацветут и снова дадут такие же семена, какие лежат перед моими глазами.

Это была самая удивительная поэма, лучше которой не создаст самый великий поэт. Все же я пытался отобразить красоту этого кругооборота и написал несколько стихотворений, которые восторженно декламировались молодежью.

Но вот засверкал первый короткий весенний день, а мы все еще колебались делать посевы, опасаясь недостатка света. Мы решили сеять тогда, когда день станет длиннее ночи, чтобы постепенно превратиться потом в непрерывный летний день.

Наконец настала эта торжественная минута. Все бросили работу и собрались на крытом дворе под слюдяными ставнями. Барни открыл ящичек и стал бросать семена. Мы стояли молча, с напряженным вниманием следя, как его пальцы делали ямки в рыхлой земле и слегка заравнивали посеянное.

Барни знал свое дело и каждый злак или будущий куст сажал особым приемом: одни семена глубже, другие почти на самой поверхности. Люси сопровождала его с ящиком семян и у каждого посева ставила колышек с надписью, что посеяно. Георгий ходил с ними же, проверяя, чтобы был засеян именно тот участок, который он предназначал для определенного вида растения.

Когда работа была кончена, мы стали молча расходиться к своим обязанностям.

Остался только Барни, который прочно уселся на табуретку, положив пустой ящичек из-под семян у своих ног. Он был окутан задумчивой серьезностью и медленно переводил глаза с грядки на грядку, словно решая большую и сложную задачу.

Он говорил потом, что чувствовал на себе огромную и страшную ответственность.

— Это было так, — вспоминал он, — как там, в Париже, когда мы должны были до последней капли крови защищать главную баррикаду, которая была ключом ко всем укреплениям нашего квартала.

XI

Дни бежали за днями, и из рыхлой и влажной земли начали выглядывать один за другим таинственные незнакомцы.

Семена пробивались на свет то тонкими зелеными иглами, то зелеными комочками на беловатых стеблях. Потом комочки раскрылись маленькими листиками светло-зеленого или темно-зеленого цвета.

Мы жадно следили за каждым изменением в росте сеянцев, а Барни встречал нас особой сияющей улыбкой и без конца говорил о своих питомцах.

— Барни похож на счастливую роженицу, — сказал Успенский, — он только и говорит о новорожденных и жаждет поздравлений.

Но это было нe совсем точно, — все мы были заинтересованы не меньше Барни. Мы, молодежь, в первый раз в жизни видели этих детей земли, и они бесконечно нас радовали.

Особенно стало интересно, когда над первыми листиками, более или менее схожими у всех, распустились вторые: то круглые, то зубчиками то овальные, то перистые или лапчатые. Каждый день мы находили новые чудеса под слюдяной крышей и делали открытия. Когда же растения стали принимать свой настоящий облик, старшие потянулись сюда сильнее нас. Все минуты отдыха они проводили здесь, радовались, делились воспоминаниями, иногда просто молчали.

Нас, наоборот, с теплом и светом потянуло на открытый воздух. Мы чаще и чаще катались на оленях, чтобы промять их, а за нами с лаем носилась вся наша собачья стая. Правду сказать, яркие снега, залитые лучезарным светом, свежий и бодрящий воздух нас радовали не меньше, чем наших оленей и собак.

Мы радовались тому, что ивы и березки не вымерзли за зиму, что в хорошем состоянии оказались морошка, клюква, брусника и голубика. Оглядывая все уголки и закоулки нашего острова, мы старались выискать такие местечки, где лучше насадить березок и карликовых ив, а также думали, как можно увеличить парники вокруг дома, чтобы насадить сплошным садом все знакомые нам растения тундры.

Все это было так прекрасно после комнатного тепла, несколько раслабляющего организм. Кстати, мы тогда уже установили разные температуры жилья. У старших было 14°, а у нас 10° или 8°. Мы не могли переносить той жары, к какой они привыкли.

Люси, привыкшая к холодному климату в Аляске, прекрасно ездила на собаках. Собак тогда у нас было еще мало, не больше двадцати штук, но все же со всей этой сворой мы чувствовали себя спокойно и были застрахованы от нечаянных нападений белых медведей. Теперь это звучит странно, так как на Тасмир медведи не заходят, и мы ездим охотиться на них на островки или в открытое море, где подстерегаем их на льдинах. Тогда было иначе, и в эту весну первого посева мы застрелили пять штук не так далеко от нашего жилья.