Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах. Страница 38

Вампоа

Мы выехали из города часу в первом утра. Саис бежал около сильного и проворного клепера, запряженного в наш экипаж. Скоро городские строения сменились зелеными палисадами густого, непроницаемого кустарника, за которым разрастались сады и леса. И здесь природа сохраняла свой холмообразный характер. Иногда встречалась небольшая изумрудная лужайка, на которой пестрело стадо худых коров; кое где к начинающемуся лесу примыкала тростниковая хижина с высокою крышей и несколькими полуголыми фигурами черных индусов, мелькавших то между стволами дерев, то у входа в хижину, то под тенью листа пизанга, близ текущего по свежей траве ручья. Местами тянулся сплошной лес кокосовых пальм, с толстыми, редко-растущими стволами; перообразные листья их, изогнутые в различных направлениях, роскошно раскидывались, перегибались на ветвях и красиво склонялись; и между этой, будто каскадами раскинувшейся зелени поднимался стрелой стройный ствол арековой пальмы, которую здесь зовут по праву царицей, или, лучше, царевной дерев. Часто попадались плантации мускатного дерева, сахарного тростника и перца. Возделкой всего этого, конечно, занимаются китайцы. Благодаря им, девственный лес здешних островов начинает мало-помалу расчищаться, и тигр, настоящий его обитатель, шаг за шагом отступает перед трудом человека.

Каждый может взять себе клочок земли; правительство в первые два года не берет никакого оброка с возделываемого поля, и лишь потом, в течению следующих двадцати лет, берет за пользование землею самую незначительную плату; благодаря этой мере, плантаций с каждым годом увеличиваются.

Скоро мы в ехали в каменные ворота китайского стиля; это было начало владений Вампоа. Дорога огибала холм и спиралью поднималась на возвышение, зеленеющее огромным тенистым садом, богатым цветами. Граница владений обсажена была ананасами; их колючая зелень заменяет наш терновник. По дороге, с обеих сторон, двумя пестреющими лентами вились клумбы цветов, — цветов Индии и Китая, роскошных, блестящих, ароматических. Чернолицый саис наш поминутно срывал их и, набрав роскошный букет, бросал его к нам в окно кареты. Что бы дала петербургская барыня охотница за подобный букет. Но у нас, профанов, он так и оставался в карете. Несколько китайских роз спрятал саис для себя, в фонарь; цветы у индусов играют большую роль в религиозных обрядах; цветами дарят в храмах. Кто не слыхал о мистическом значении лотоса?… Цветы, полежавшие на алтаре, слетаются чудотворными: их прикладывают к глазам, они очищают взгляд и просветляют мысль… Кажется, будто между легконогими индусами и цветами есть какое-то сочувствие. Из всех дерев здесь больше всего ухаживают за мускатным; когда оно еще молодо и не окрепло, над ним делают род шалаша из тростниковых циновок, и по количеству этих циновочных крыш, нарушающих своим видом живость и блеск другой зелени, можно судить о величине плантации. Среди зелени в ехали мы на гору. Дом, местной архитектуры, то есть такой, при которой больше всего берутся в расчет вертикальные лучи солнца, стоял на довольно обширном сквере. Саис в одну минуту выпряг лошадь и пустил ее пастись тут же. Ленты цветов расплылись в широкие цветники, будто ручьи в озеро, две вееровидные пальмы, как павлины, распустившие и поднявшие кверху хвосты, красовались среди разнообразной индийской флоры; между цветов лежали исполинские раковины, из которых выползали шнурки и ветки ненюфаров и водяных лилий.

Невдалеке от дома было службы, у которых сушились на солнце мускатные орехи, с красною кожицей, рассыпанные в широких и плоских корзинах; небольшой зверинец помещался в клеткообразном здании; там было несколько газелей, антилоп, дикобразы, кенгуру, макака и еще несколько животных.

Хозяин, толстый и жирный, с умным и приятным лицом, в китайской блузе и с длинною, привязною косой, вышел к нам на встречу и с радушием повел показывать свой сад, подводя нас ко всякому, сколько-нибудь замечательному растению. Голос его был тих и вкрадчив, речь ровна, в губах выражение доброты и кротости. Каждый, чем-нибудь отличавшийся, цветок он срывал и давал нам, так что потом мы не знали куда девать эти цветы. Перед домом, в отгороженном месте, красовался собственно китайский сад. Это был род цветника, разделенного лабиринтом дорожек на клумбы и разные группы. Цветы росли в фарфоровых вазах, разноцветных и разнообразных, самой причудливой формы. При входе в этот садик стояли две фарфоровые группы, изображавшие храм, павильоны и китайцев в остроконечных шапках, с зонтиками. По решеткам цеплялось вьющееся растение с кувшино-видными листьями, называемыми monkey cup (чашечка обезьян); в лесах обезьяны пьют воду, набирающуюся в эти кувшинчики. Другая зелень разрасталась в разные искусственные формы; были храмы и башни, павлины и собаки, образованные из веток и листьев: таковы причуды китайского садоводства! Прежде, нежели вывести растение, делают из проволоки фигуру, которую оно должно изображать; a чтобы растение было как можно миниатюрнее, следует целый ряд насилующих природу действий; так например, мало поливают растение, давая ему пищу лишь на столько, чтоб оно не погибло, на коре делают надрезы, истощающие дерево, и т. п., и наконец китайцы добиваются своего: маленькое, из горшка выползающее растение смотрит старым, развесистым деревом, как карлик со сморщенным лицом семидесятилетнего старика. На нас это действует неприятно, хотя, срывая с миниатюрного деревца апельсины, величиной с горошенку, нельзя не подивиться искусству и терпению китайца. Даже китаец Вампоа с улыбкой указывал на эту маленькую флору и называл эти дива игрушками. Но вместе с нами он остановился с восторгом перед одним кустом, из которого каскадами выбрасывались наружу гирлянды массивных, белых цветов: «Теперь лучшие мои растения не цветут, говорил он, вы не видите и десятой доли того, что растет здесь.»

Дом Вампоа — маленький музей редкостей. Все размещено со вкусом и знанием, выставлено не на показ, a служит для комфорта хозяина. Здесь насмотрелся я на всевозможные китайские произведения, начиная от акварельных рисунков на рисовой бумаге до вышитых шелками фигур по материи. Большие рисунки, нечто вроде картонов, развешены по стенам. На одном изображена целая группа людей, столпившихся около играющих в шашки: иные смеются, другие сердятся, двое спорят, один игрок в отчаянии: все эти страсти выражены смелой линией контуров. На другом картоне несколько «нежных» сцен: рисунок двух обнявшихся девушек, повернутых нисколько назад, так грациозен, что не испортил бы альбома Гаварни, — чего я никак не ожидал от Китая! Следующие картины изображали идеальную местность, берег или высокое дерево. Внизу, то есть на земле, ходили куры и гуси, на воздухе летали вороны и сороки, на дереве пестрые пташки и длиннохвостки, на самом верху — райская птица. Эта птичья прогрессия выполнена была превосходно.