Роберт Аганесов - Байкальской тропой Страница 4

«…А мерзнеть Байкал начинающе около Крещеньева дни и стоит до мая месяцы около Николина дни, а лед живет в толщину по сажени и больше, и для того на нем ходят зимнею порою саньми и нартами, однако де зело страшно, для того что море отдыхает и разделяется надвое и учиняются щели саженные в ширину по три и больше, а вода в них не проливается по льду и вскоре опять сойдется вместе с шумом и громом великим и в том месте учиниться будто вал ледяной; и зимнею порою везде по Байкалу живет подо льдом шум и гром великой, будто из пушек бьет (не ведущим страх великий), наипаче меж острова Ольхон и меж Святого Носа, где пучина большая…»

Так в 1675 году описал зимний Байкал русский посол в Китае Николай Спафария. Это были первые рукописные сведения о зимнем Байкале, сохранившиеся до наших дней.

… Лед… Лед… Снежные колючки обжигают лицо. Скользят подошвы унтов, за спиной повизгивают полозья санок. Густой пар дыхания клубами застилает глаза и корками оседает на шарфе. Сразу индевеют ресницы, брови. Идти можно, лишь закрывшись шарфом по самые глаза. Прижав к себе прибрежную полосу тайги, горный хребет еще кутается в рассветную мглу, но на вершинах гор, на вздыбленных береговых утесах уже виднеются отражения пламенеющего дня.

Лед… Лед… Выскобленный ветрами до металлического блеска, он порой настораживает своей глубинной, черной прозрачностью. Глухие удары моря сменяются шепотом разбегающихся трещин. С непривычки быстро устают ноги. Чтобы хоть немного передохнуть, часто останавливаюсь на снежных островках. Местные жители при переходах по льду приторачивают к подошвам обуви полукруглые отточенные шипы. Еще в Слюдянке я слышал о них, но достать их так и не удалось, а впоследствии такие шипы с сыромятными ремешками я часто находил в зимовьюшках на берегу моря.

Набравшее силу солнце ослепительно сияло над гольцами Хамар-Дабанского хребта. Затянутое белесой синевой выгнутое небо стыло в каком-то напряженном оцепенении. Незаметно приутих ветерок, и все вокруг словно замерло в ожидании. Оглядывая берега, я вдруг заметил, что над горным хребтом круто вытягиваются завихренные полосы облаков, напоминающие по форме щенячьи хвостики. За ними непроглядной громадой дыбились тяжелые облака. Тогда я не знал, что эти «хвостики» — визитная карточка сармы, горного ветра, самого коварного и страшного из всех байкальских ветров из-за своей необузданной силы и внезапности нападения. Чуть потягиваясь, порывами, словно пробуя свою силу, ветерок играючи метет по льду снег, гоняет льдинки — и вдруг затишье, казалось бы, вокруг все спокойно… но, неожиданно взметнувшись, сарма лавиной обрушивается с горного хребта. Этот ветер выламывает с корнем деревья, снимает крыши с домов, в щепы размолачивает сарайчики и пристройки…

Айвор беспокойно оглядывался, жался к саням и путался под ногами, мешая мне идти. Я не понимал, что с ним происходит, и огрел его лямкой саней. Пес понурился и обиженно поплелся позади. Что меня подстерегает беда, я понял поздно. Разгулявшаяся поземка обхлестывала снегом и с воем закручивала вихревые столбы. Сквозь мятущуюся завесу едва проглядывал берег, над ним горный хребет, но пробиться туда мешала полоса торосов. Кромка тороса резко вклинивалась в море и с каждым шагом все больше отталкивала меня от берега. Солнце вдруг погасло, словно кто-то запахнул его черным покрывалом. Мотающиеся за спиной санки таскали меня из стороны в сторону. Ноги едва удерживались на стелющемся потоке снега. Я еле передвигался, всем телом наваливаясь на багор. Бедный Айвор, взъерошенный и забиваемый снегом, припадал грудью и беспомощно скользил по льду. Я хотел привязать его к саням, но, к счастью, не сделал этого.

Круче заходил ветер. Багор срывался, вис в снежном потоке, и руки с трудом опускали его на лед. Лицо окаменело и уже не чувствовало боли от снежного хлеста. Ноги налились тяжестью. Густой, липкий туман дурманил голову и невольно клонил в сон. Отчаявшись, я решительно полез в торосы, чтобы найти там укрытие. Но едва я коснулся их, как крайняя льдина обрушилась, и за ней, словно по команде, стали разваливаться соседние…

Выбравшись из залома, я поднял опрокинутые санки и увидел под ними размолоченный приклад ружья. Рядом валялось надломленное древко багра, а на спинке саней торчал в деревянном футляре чудом уцелевший термометр. Я стоял в воющей мгле и не знал, что сейчас нужно делать, где искать спасения. Оставаться на месте или все же забираться в эти проклятые торосы? От ударов обломков льдин спину и руки еще ломало болью. Дрожащие ноги еле держались на льду. И вдруг сквозь порывистый рев ветра мне послышался лай Айвора. Собаку может унести! Прижимаясь к торосам, я пошел вперед, волоча за собой сани.

У вздыбленной козырьком льдины, распластавшись, лежал черный ком — Айвор. Прижав уши, он оглядывался на меня и зло, отрывисто лаял. Я зажег фонарь и подтолкнул пса багром, но, скалясь, Айвор огрызался и не двигался с места. Луч фонарика, рассеиваясь в снежной мгле, вдруг выхватил впереди странный бугорок серого, ноздреватого льда. Лишь только я осветил его, Айвор залаял и рывком подался вперед. Я подошел ближе и с силой ударил по льду багром. Бугорок неожиданно обрушился, и обнажился черный плес воды! Скользнув по краю, обломок багра исчез в лунке…

Трещина? Нерпичья пропарина? Мне показалось, что лед подо мной разом просел и пошел вниз. Я откинулся в сторону, поскользнувшись, упал, и ветер поволок меня по льду. Только на снежном островке удалось вгрызться в лед острием ножа. Раздирая смерзшиеся веки, сквозь снежную пелену я увидел, как мимо меня проволоклись сани и взъерошенная, забитая снегом собака.

Зажав в зубах лямку саней, опираясь на нож, я пополз к торосам. Когда я ввалился в ледяную расщелину, в сознании билась только одна мысль: теперь пусть хоть все море вскинется дыбом, я с места не тронусь!

Санки привязаны к ноге. Холод шарит за голенищами унтов и скрючивает пальцы в рукавицах. Крепче прижимаю к себе собаку, и добрый пес горячим языком приводит в чувство мое одеревеневшее от мороза лицо. Снова необоримая тяжесть овладевает всем телом и неудержимо клонит в сон…

А спать-то никак нельзя. Осторожно, чтобы не потревожить льдины, ворочаюсь в пещере и долго трясу головой, стараясь отогнать сон. Раскроешь глаза — и ничего не видно, только мельтешат какие-то яркие лоскуты пламени. Слышится какая-то пальба и неровный, набегающий гул, очень похожий на отдаленный колеблемый ветром гул водопада. В бессилии я укладываюсь на пса, примостившегося у меня на коленях, и отяжелевшие веки закрывают глаза…

Трудно сказать, чем окончился бы мой сон в торосах, если б не Айвор, сдавивший клыком кисть руки, с которой соскочила рукавица. Наверное, во сне в поисках тепла я забрался рукой псу в пасть. Так или иначе, но я проснулся от резкой, мгновенной боли в руке. Убежден, что в эту памятную ночь своим спасением я дважды был обязан верному спутнику…