Валентин Аккуратов - Право на риск Страница 4

Погода задержала нас на несколько дней. Мы провели их не без пользы для дела: наладили производство дымовых навигационных бомб. В Москве их достать не удалось, а без черных шлейфов пришлось бы каждый раз одному из экипажей рисковать при посадке на лед, а потом телами изображать посадочное Т. Дымовые бомбы позволяют не только определить истинное направление ветра, но отчасти и его скорость, а также визирную точку при посадке — вещь немаловажную в условиях белого безмолвия, в котором глазу зацепиться не за что.

Подумал я и о дальнейшем улучшении навигационного хозяйства. На маршруте к Амдерме обычные авиационные компаса врали немилосердно. Их расхождения доходили до сорока трех градусов. Так и не раздобыв солнечного компаса, решил соорудить солнечный пеленгатор. Штука получилась примитивнейшая, но падежная, не зависящая ни от какого магнитного склонения и прочих причуд геомагнитных полей у полюса. На капот мотора я приделал круг, разбив его плоскость на румбы и градусы. В середине круга укрепил штырь, который отбрасывал тень на деления. Мы летели на север. Солнце там светит круглые сутки, во-первых. А во-вторых, мы подбирали для полета такое время, когда солнце находилось на северной стороне неба. Летчику достаточно было выдерживать курс по показанию тени от штыря на разрисованном круге, чтобы идти по прямой. Через четверть часа я вносил поправки — говорил, на сколько градусов по тени штыря подвернуть. В дальнейшем солнечный пеленгатор служил мне основным навигационным прибором. По нему можно было судить даже о поведении магнитных компасов.

Амдермовские умельцы по чертежам Бассейна, бортмеханика командирской машины, соорудили великолепные разборные легкие нарты со съемными металлическими полозьями на случай оттепели. Нарты, лыжи, запчасти для самолетов подвесили под фюзеляжи. Машины стали напоминать цыганские арбы перед кочевьем. А мы, обожженные дочерна морозом и ветром, вполне сходили за цыган.

И еще мы занимались дальнейшей отработкой маршрута. В Москве предполагалось, что мы двинемся из Амдермы вдоль побережья Новой Земли, через Маточкин Шар. Теперь же я предложил идти над Карским морем, прямо к мысу Желания.

Водопьянов посмотрел на меня удивленно.

— Мы везде спрямляли маршрут, — заметил я. — Почему бы и здесь не поступить так же?

— Ты, Валентин, уверен, что не заплутаемся? И что думает Махоткин? — Водопьянов обернулся к своему «тезке наоборот» — Василию Михайловичу.

Спокойный человек, летчик экстракласса, Махоткин вскинул брови, пожал плечами:

— Я нужен на взлете и посадке. А в остальное время выполняю указания штурмана, — и широко улыбнулся, — он не подведет. В «солнечные часы» верю.

— Мы имеем право на риск, — твердо сказал я. — Кораблям надо знать ледовую обстановку.

— Игра стоит свеч, — согласился наш командир, — мы поможем многим судам, идущим в этот район.

Третьего апреля наконец распогодило, и около полудня по московскому времени мы вылетели на мыс Желания. Ведущим, как всегда, пошел наш самолет: командир верил штурману больше, чем радиоприборам.

Редкий командир отказался бы от своего законного места — быть первым в полете. Пусть ему пришлось бы контролировать курс по капризному радио и вносить поправки. Пусть он имел возможность пользоваться новейшими радиоприборами. Я боюсь назвать кого-либо из летчиков того времени, кто уступил бы первенство в строю. Водопьянов же, герой Арктики, человек опытный, шел следом за мной, мальчишкой тогда, потому что этого требовали интересы дела.

И годы спустя, и через много-много лет, вспоминая первый выход в высокие широты, мне невольно приходило на ум мудрое поведение Михаила Васильевича. Он самого себя, свой характер умел подчинять делу. Такое дано не всем.

Шестибалльный ветер дул нам в «корму» и увеличил путевую скорость машины до ста восьмидесяти пяти километров в час. С северо-запада на юго-восток по всему побережью, от Югорского Шара и дальше к Байдарацкой губе, тянулось огромное разводье. Проплыла под крылом трехкилометровая торосистая полоса припая. Самолеты пошли над чистой водой. Она выглядела черной и маслянистой в окаймлении берегового льда. Дальше в море пошла волна, крутая и пенистая. Только далеко-далеко по курсу миражила кромка льда, отливая радугой под скользящими лучами низкого солнца.

Мотор стучал четко, ритмично. Однако ощущение под самолетом зыбкой пучины настораживало, и хотелось скорее пересечь открытое море. Даже неверный лед выглядел землей обетованной. Но лишь издали. Вблизи ледовые поля с заторошенными краями походили на ловушки: подсесть, может быть, в крайнем случае и удалось бы, а вот взлететь навряд ли. Сесть-то проще — меньше пробег. Белесое небо как-то вдруг затянуло низкими облаками. Они прижимали нас ко льду. Горизонт впереди замаскировали лохматые лиловые тучи. Тоскливая, однообразная серая пелена поглотила самолет. Мы пошли вслепую.

— Не вижу командира! — закричал бортмеханик Ивашина.

В полете он исполнял обязанности «назадсмотрящего», наблюдая за машиной Водопьянова.

Снизились до ста пятидесяти метров. Машины Водопьянова не видно. Обнаружили его самолет, перейдя на бреющий. «Н-127» пристроился нам в хвост. Подошло условленное время связи. Оказалось, что проверенное в Амдерме мною и Ивановым динамо не дает тока. Передатчик отказал, но слушать могу: и Амдерму и «Н-127». С земли передают, что погода на трассе отличная. Значит, туман держится только над морем. Сверяю курс — даюсь диву. Компаса отчаянно отплясывают какой-то невероятный фокстрот. Неведомая сила швыряет картушки в разные стороны. Все металлические предметы искрят, жгут и трясут. Кричу Махоткину: мол, компаса опьянели.

— Так у них в кожухах спирт! — пытается отшутиться Василий Михайлович, хотя и понимает, что положение аховое. Под нами не просто льды и разводины, а места, недоступные для человека в это время года. Пилот принимает единственно верное решение: он разворачивает машину обратно к Амдерме. Пока делаем поворот, в тумане снова исчезает «Н-127».

— Не вижу командира! Не вижу командира! — кричит бортмеханик.

Махоткин ведет самолет по кругу. На втором поймали Водопьянова. Двинулись крыло к крылу. Знаками, словно глухонемые, объяснили выглянувшему в окошко радисту Иванову, что динамо отказало, и «Н-127» пристроился к нам в хвост.

Летели без компасов, ориентируясь по наиболее светлым облакам, считая, что за ними солнце.

Часа через полтора выскочили на какую-то землю и врезались в пургу. В ее «молоке» опять потеряли «Н-127». Машину дергало и мотало с такой силой, что надо было непременно садиться, переждать непогоду, разобраться с пляской приборов. Принялись кружить. И тут приметили под собой призрачно темневший в снежной кутерьме домик, собак. Махоткин посадил самолет уверенно, будто на аэродроме. Стали рулить к домику. От треска мотора десятка два собак удрало в тундру.