Борис Громов - Поход «Седова» Страница 4

Покорно, безропотно, с каким-то отупением переносите вы приступы морской болезни, причем все рекомендованные вам на берегу «патентованные» средства, как-то: лимон, сельтерская вода, оказываются не в состоянии помочь вашему горю. Человек пьянеет, хотя он, может быть, и ярый враг алкоголя. Шатаясь, ударяясь о перегородки, теряя равновесие, нескладно ковыляя ногами, которые вдруг неожиданно одеревянели, пробираетесь по длинным коридорам к каюте, чтобы немедленно лечь на койку, обвязать себя для крепости веревкой и попробовать задремать.

Но ваша хитрость напрасна. С тяжелым вздохом пароход вдруг ложится набок, маленький иллюминатор оказывается погруженным в бледно-изумрудную воду, и вы с ужасом наблюдаете бешеный танец чемоданов, тарелок, ваших сапог, с остервенением летающих по грязному, мокрому полу.

А в это время с палубы несется пронзительный концерт 13 ездовых лаек, взятых для нужд будущей колонии: их заливают раз’яренные волны.

Бедные умные псы, мокрые, дрожащие от холодного, пронизывающего ветра, они так жалобно заглядывают вам в глаза с просьбой немедленно прекратить этот неожиданный ледяной душ.

Но что я могу сделать? Я сам моментально промокаю до нитки и позорно спастись за крепкую дверь кают-компании.

Маленькая крестьянская лошаденка, волею событий оторванная от сохи и попавшая на ледокол, с перекосившимися от ужаса безумными глазами глядит на гигантские водяные горы, врывающиеся на палубу. Только пять коров — будущее свежее мясо колонии — слишком глупы, чтобы осознать события. Втиснутые в узкий загон, меланхолично, с какой-то упорной тупостью они продолжают пережевывать сено.

Все, как мыши, трусливо попрятались по своим конурам. Только спокойные, «видавшие виды» матросы, ловко лавируя меж закрепленных ящиков и бочек, неслышно скользят по падубе, с обезьяньей ловкостью карабкаются в паутине снастей да маленький неугомонный «торопыга» оператор Новицкий, растопырившись у своего аппарата «Эклер», в исступлении вертит ручку кино.

— Смотри! Совершенно исключительные кадры, — радостно-возбужденно кричит он мне. — В Москве на просмотре вся публика заболеет морской болезнью.

Нас штормило два дня. Два дня пассажиры не показывались за общим столом, на радость старшему механику, старику Шиповальникову, который в эти дни чувствовал особенный прилив аппетита и поедал обеды за троих.

А потом вдруг волны утихли. Яркими лучами брызнуло солнце, и в океане наступил штиль. Но погода на севере меняется с быстротой киноленты. Уже на следующий день мы попали в полосу густого тумана. Мороз. Трудно представить, что в данную минуту в Москве тепло, возможно — жара. С полюса дует сильный сквозняк, словно, забыли закрыть гигантскую форточку.

В ЛЕДЯНОЙ КРЕПОСТИ

— Скоро достигнем кромки, — авторитетно заявил капитан. — Холод и туманы — верные предвестники льда.

И правда. Уже к вечеру, переливаясь зеленовато-голубой окраской, мимо нас пронеслись огромные ледяные крепости — айсберги. А на рассвете Воронин обнаружил и долгожданную кромку.

Сначала на горизонте появились мелкие льдинки, потом «Седов» вошел в разрозненный лед, который, по мере продвижения к северу, становился все плотнее и плотнее. К 10 часам вечера продвигаться вперед уже стало затруднительно. Перед ледоколом появились огромные ледяные поля с темными прорехами — полыньями. Под напором стального тарана — носа ледокола — лед дает длинные, извилистые трещины; гигантские блестящие глыбы с шумом переворачиваются в бурном водовороте. С каждым шагом продвигаться к северу становится все труднее.

А тут еще на горе — сильный ветер сдвинул вплотную отдельные льдины. Разрозненные глыбы сковало в одно сплошное поле, упругое и твердое.

Вот тут-то ледоколу и пришлось продемонстрировать свои качества. Отойдет он назад и со всей силой бросается на лед так, что конец его носа вылезает на поверхность льда. Тогда под тяжестью ледокола льды дробятся в куски, и образуется небольшое пространство свободной воды. Опять отходит ледокол назад и опять бросается на льды и так — до бесконечности. Продвигается почти шагом, настойчиво проникая на север.

Но вскоре и это становится бесполезным. Кругом нас — сплошная ледяная крепость. Толщина льда доходит до 3-4 метров. Итти вперед — бесполезно. Мы встали перед задачей искать другой, более удобный проход к Земле Франца Иосифа.

Тогда-то капитан и предложил сделать попытку прорваться в другом направлении. Мы повернули немного в сторону — носом на восток. Этот маневр оказался исключительно удачным. Прежде всего, как и предсказывал Воронин, мы встретили более разреженный лед с частыми широкими разводьями, хотя нагромождения ледяных глыб-торосов стали крупнее и заходили выше наших маленьких иллюминаторов. Но в этих условиях «Седов» еще мог работать. Хоть и медленно, но неуклонно мы продвигались вперед.

С первого же дня, как только мы вошли в лед, к нашей экспедиции присоединились неожиданные спутники: целые стаи белоснежных серебряных чаек сопровождали ледокол в ледяной пустыне. Они легко кружились вокруг судна, низко, едва не зацепляя концами крыльев, планировали над водой или вдруг стремительно, камнем, плюхались в волны, выскакивая с маленькой, извивающейся рыбешкой во рту. Оказывается, наш ледокол им неожиданно приготовлял хороший и вкусный стол. Из-под льда, который дробил ледокол, на поверхность воды, в страшном смятении и испуге, стайками выскакивала рыбешка, которую ловко подхватывали насторожившиеся чайки. Через несколько дней появились мрачные и угрюмые глупыши-буревестники — солидные серые птицы, с исключительно красивым полетом. В противоположность крикливым чайкам, они молча летали вокруг, хищными желтыми глазами выискивая в зеленой воде едва заметные силуэты добычи.

Ужасный треск и грохот, когда ледокол проламывает лед. Тяжелые глыбы с шумом ударяются в железные бока судна, поднимая целый водоворот воды и пены.

Воронин нервничает. Днем и ночью он бессменно на своем посту. Всегда его можно найти наверху, вымеряющим квадрат капитанского мостика.

Скоро земля. Там, далеко, за густой серой вуалью тумана, должен быть желанный берег. Это мы прекрасно знаем, об этом заявляет компас и настойчиво твердят сложные измерительные приборы, по солнцу определяющие местоположение ледокола.

Напрягаются, нервной дрожью трясутся машины, со свистом и вздохами шаркают тяжелые поршни. Напрягаются и люди. Обжигаясь в волнах огня где-то на дне трюмов, в дыму и пыли, копошатся полуголые тела, без перерыва подбрасывающие в прожорливые, ненасытные пасти топок лучший кардифский уголь.