Ирландия. Прогулки по священному острову - Мортон Генри Воллам Страница 4

В Дублине не заботятся о внешнем виде. Если англичанин приходит в утреннем костюме туда, где все остальные облачены в вечерние смокинги, он готов сквозь землю провалиться, а в Дублине это никого не волнует. Деньги тоже не имеют значения. Важна беседа. Важен ум. Важно чувство юмора. Преимущества за человеком, который может вести интересную беседу.

Англичанин почти смущается от гостеприимства, которое оказывают ему в Дублине. Если иностранец знает хотя бы одного местного жителя, он вскоре познакомится с сотнями людей. Они открывают ему двери своих домов и позволяют вести себя, как заблагорассудится. Нет в мире более радушной столицы, однако с той же искренностью она выражает свое неодобрение. Через всю жизнь и через разговор ирландца проходит горькая язвительность, которая поначалу приводит вас в недоумение, пока вы не поймете, что это — национальная черта. Католический епископ однажды сказал Падрейку Колуму, что пороки католиков — злоба и зависть, а добродетель — признание равенства людей. Пороками протестантов он назвал индивидуализм и снобизм. Возможно, в чем-то он прав, хотя мне кажется, что все эти пороки равно свойственны как католикам, так и протестантам. Для меня не подлежит сомнению то, что ирландцы — прирожденные сатирики. Собравшись вместе, они рассказывают о знаменитостях — которыми на самом деле восхищаются — забавные и одновременно уничижительные истории. Поначалу это вызывает удивление.

Чем бы были для нас произведения Джорджа Мура «Здравствуй и прощай» и «Улисс» Джеймса Джойса, если бы не ирландский сатирический талант, который часто граничит со злобой?

Иностранцу, растерявшемуся в лабиринте ирландского разговора, кажется, что для этих людей нет ничего святого, пока он не обнаружит под утро, что человек, блиставший весь вечер, сбрасывает с себя шелуху, как актер, смывающий грим после спектакля. Забавный шекспировский Оселок превращается в сумрачного Гамлета. Он идет по пустой улице, тихо опровергая все, что сказал за вечер, и в его голосе слышится неизбывная грусть.

И вы поймете, что разговоры в Ирландии — игра без правил.

Шагая по улицам, залитым холодным утренним светом, вы никак не можете догадаться, отчего прошедшая беседа казалась вам такой блестящей!

Когда поэт, объявивший, что он атеист, устал защищать церковь от атак преданного католика, мы покинули кабаре. На одной тихой улице мы вошли в низкую дверь и спустились по темным ступеням за кулисы театра Аббатства. Нас искренне поприветствовали и провели в артистическое фойе, которое, в отличие от всех других фойе, было и в самом деле зеленым. Поэт снял пальто и немедленно затеял спор: он утверждал превосходство саксов над кельтами. Казалось, в подтверждение своих слов он выпустил, так сказать, лучшего зайца, как вдруг в дверь просунул голову мальчик, вызывающий актеров на сцену, и убил этого зайца одним выстрелом.

— Что же мы теперь будем делать? — грустно спросил поэт, обходя портретную галерею. — Джеймс Стивен похож здесь на гнома, правда? Пошли к Майклам. Вам понравится миссис Майкл…

В Дублине такая привычка — отправляться в поисках умственной разрядки из одного дома в другой. (Количество друзей в Дублине, должно быть, устрашающее.)

Поэт постучал в дверь и, прежде чем та отворилась, успел обругать кельтские сумерки, «Гэльскую лигу», правительство, оппозицию и Священную Римскую империю. Он был в хорошей форме.

— Добрый вечер, хозяйка дома, — поэт отвесил глубокий поклон, едва дверь отворилась, и заговорил нараспев: — Это я пришел к вам на склоне дня с торфом в волосах и болотным миртом в ушах, я, не державший во рту ни крошки с прошлого заката…

— Не будьте ослом, Пэт, — сказала хозяйка. — Входите!

— У вас есть бекон и яйца? — озабоченно осведомился поэт.

— В кухне, — ответила хозяйка.

Через несколько секунд страшный грохот оповестил нас о том, что поэт достиг цели. Дверь отворилась, и я вошел в комнату, сизую от табачного дыма. Помещение не было рассчитано на такое количество народа. Темноволосые ирландцы и белокурые ирландцы, пожилые ирландцы и молодые ирландцы небрежно развалились в креслах. Несколько девушек сидели на полу. Все говорили одновременно, однако всех перекрикивал рыжий молодой человек:

— Чего мы хотим для Ирландии? — орал он. — Разумеется, короля…

— К черту короля! — завопил кто-то.

— Предлагаю, — продолжил рыжий, — выбрать королем Джорджа Бернарда Шоу, а в преемники ему назначить Йейтса…

— Неплохая мысль, — одобрил кто-то, — но нам нужен придворный шут. Как насчет Тима Хили?

— Послушайте, — вмешался кто-то еще. — Мы не можем избрать короля без национального гимна. Песня «Солдаты» неинтересна, «Красный флаг» — тоже. У нас должен быть ирландский национальный гимн!

— Я знаю, что нам нужно! — закричал рыжий и вскочил на ноги, — слова написал мой друг, Джеральд Келли. — И он запел на мелодию песни «Козлик Пэдди Макгинти»:

Раздался дружный хохот. Рыжий снова запел.

— Это, — закричал он, — идеальный национальный гимн, потому что в нем есть доброе слово для каждого! Он беспристрастен. Больше того, он…

Его прервал обиженный поэт, который, как выяснилось, не мог найти сковороду.

Ирландскому разговору свойственны эти сумасшедшие переходы. Самая серьезная дискуссия постоянно угрожает обратиться в шутку. Когда это происходит, требуется время, чтобы беседа вернулась в прежнее русло.

Скорость мысли тоже поразительна. Ирландец перескакивает с одной темы на другую. Его мысль опережает речь, но он считает, что слушатель поспевает за ним.

— Проклятием Ирландии, — сказал рыжий, — является то, что стране нет дела до молодежи. На ранней стадии жизни нас преследует призрак эмигрантского корабля. А позже мы сознаем, что, если хотим получать зарплату, на которую можно прожить, мы должны ехать в Англию.

— Ненавижу Англию, — пробормотала невысокая, хрупкая девушка.

(Кто-то шепнул мне, что когда ей было восемнадцать лет, она носила бомбы в чемоданчике.)

— Я не ненавижу Англию, — сказала другая девушка, — но ненавижу Ллойд Джорджа.

— Я ни к кому не испытываю ненависти, — начал молодой человек.

— Тогда ты — позор Ирландии!

— А вот что я ненавижу, — продолжил он, — так это наше почитание старших. Это пережиток племенного строя. Это патриархально. Почему молодежи не дают шанс? Если двадцатилетнего и сорокалетнего возьмут на одинаковую работу, то молодому будут платить три фунта в неделю, а сорокалетнему — шесть фунтов, просто потому что он старше. Если каждому ирландцу придется два года зарабатывать себе на жизнь в Лондоне…

— Господи прости! — послышался мрачный голос поэта из угла, в котором он ел яичницу с беконом. — Красота Ирландии — свидетельство того, что нас не затронула реформация и промышленная революция. У нас появилась возможность совершить великий эксперимент. Мы можем создать нематериальное государство.

— Глупости! — крикнул кто-то.

— Это не глупости, — возразил поэт. — Мы никогда не умели заниматься крупным бизнесом, так зачем пытаться? Сделал ли бизнес счастливыми другие страны? Это не наша стезя. Мы должны заняться тем, в чем сможем преуспеть. Например, обратиться к фермерству…

Кто-то попросил его определить слово «прогресс», и через девять секунд комната превратилась в обиталище демонов.

Очарование ирландской беседы в непредсказуемости ее течения. К несчастью, вы многое не можете услышать! Ирландская мысль и ее изложение происходят одновременно, и ирландец постоянно удивляет самого себя озарениями. Возможно, поэтому он смеется над собственными шутками.