Владимир Афанасьев - Тайна золотой реки (сборник) Страница 41

— Расходись! — прикрикнул Цапандин.

— Не лай… — осадил его Батюшкин.

— Башку побереги! — огрызнулся Цапандин. Старому Иннокентию было обидно и больно видеть усталых, измученных беспощадной дорогой товарищей. Он корил себя, что поторопился прошлый раз с проводами, не подготовил, не снарядил по-настоящему ревкомовцев для дальнего пути. Недаром ведь от поколения к поколению передавалась каюрская мудрость: «Перед выездом в тундру обогатись каюрским умом».

Пришельца батюшка Север встречает неласково. И вот расплата… Но живы, всё обошлось… И Шошин, и Ефим, и Иосиф… Не упустил Иннокентий Иванович и такой на первый взгляд почти неуловимой особенности: Нелькут ещё издали, увидев приближающегося Батюшкина, приветливо, по-свойски махнул Шошину, и, не связывая себя с цапандинскими обормотами, развернул упряжку и помчался вниз по береговому склону в сторону Нижнеколымска.

Батюшкин подошёл к ревкомовской упряжке, сел рядом с Шошиным и, понукая уставших собак, погнал упряжку к дому Софрона Захарова, не замечая выкриков и угроз обескураженных казаков…

…Керетово — местечко на левом берегу реки Колымы. Отдалённое от Нижних Крестов поселение просматривалось со всех сторон. Два рубленых дома и амбар, поставленные ещё в дежнёвские времена Михаилом Стадухиным и Юрием Селиверстовым для воровских и тайных дел. В одной из рубленок проживала семья рыбака Семёна Котельникова. В неё по приказу Седалищева и поместили ревкомовцев.

— Керетово — ваш карантин! — сказал как отрезал Седалищев.

А рыбак с дочерьми и женой перебрался в Нижние Кресты.

Иннокентий Иванович вопреки категорическим отказам Шошина и упорству Волкова настоял на своём, и тяжелобольного Радзевича отправили в Походск. Со слезами на глазах простились с ним Шошин и Волков, не надеясь на его скорое выздоровление.

Седалищев приезжал в Керетово почти каждый день. Пытался шантажировать, грозил, выдумывал разные страсти. Но сломить торговых людей ему не удалось.

…Май тысяча девятьсот двадцать второго года стоял холодный, ветреный. Неспокойно жилось Шошину и Волкову. Плохо было с продуктами. Собаки отощали. Кормовую рыбу экономили. Но надо было бывать у рыбаков, охотников, у оленеводов в стадах. И, несмотря на седалищевский карантин, тянулись в Керетово нити из глубин сендухи…

Подгоняемая попутным ветром, по реке Колыме бежит торопливая упряжка. Собаки тянут ровно, натянуто. На нартах двое: Седалищев и Нелькут. Едут молча. Лишь изредка Нелькут понукает собак привычным окриком…

— Поворачивай в Керетово, — неожиданно сказал Седалищев, когда упряжка поравнялась с обрывистым берегом протоки Керетовского зимовья…

Шошин размашисто кромсал упругую сухую лиственницу на дрова. За работой и не заметил сразу непрошеных гостей. Да и собаки подошли к жилью без бреха. Седалищев вальковато сполз с нарт и не без зависти уставился на Шошина: уж больно тот ловко вызванивал топором по бревну, будто играл.

— Сильный… — невольно вырвалось у Нелькута.

Шошин опустил топор и повернулся.

— А-а!.. — нараспев протянул с иронией.

— Ряпушку привезли… — закивал приветливо Нелькут и принялся стаскивать с нарт объёмистый мешок с рыбой. — Хорошая.

— Ну, ну! — отозвался Шошин… — С чем пожаловали, Седалищев?

— Новости есть, — Седалищев подмигнул Нелькуту, однако тот не понял хитрости следователя и, продолжая тянуть мешок, выпалил:

— Званку привезли!

— Приглашение… — язвительно подчеркнул Седалищев.

— Вот оно что…

— Скоро большой Ысыах! — начал Седалищев. — Главный правитель позволил жителям мирной Колымы и Чукотки принять участие в весёлом ярмарочном празднике весны. По всему краю сделано оповещение о месте проведения Ысыаха.

— Ёхарь будет! — возбуждённо вставил Нелькут.

— Бочкарёв приглашает всех купцов, — повысил голос Седалищев, — говорить будет. Есаул торговых людей уважает. Вам удобно будет прибыть на праздник, так как он будет проходить на Нижнекрестовской косе…

— Благодарим, — подчёркнуто строго ответил Шошин. — Но всё-таки нам хотелось бы услышать и получить ответ на наше заявление, сделанное местным властям через ваше посредничество… Я говорю о грубейших нарушениях правил торговли американскими факториями Олафа Свенсона на территории нового Российского государства. Сегодня, Седалищев, тысяча девятьсот двадцать второй год, а не семнадцатый, когда Свенсон обводил вокруг пальца владивостокскую торговую фирму и акционерное общество Петропавловска, и ввозил только на Чукотку товаров почти на шесть тысяч долларов, и ни копейки не платил пошлинного сбора… А осенью прошлого года Свенсон поднялся по Колыме до Нижнеколымска и Анюйска. И возвратился в Ном с набитыми русской пушниной трюмами. Неизвестным скупщикам он продал более чем на двадцать тысяч долларов огнестрельного оружия и боеприпасов.

— Ответа не будет, господа торговые! — ухмыльнулся Седалищев. — Потому что Бочкарёв с ним кое-какие дела имел.

— Не может быть, чтобы полковник Бочкарёв вступал в авантюрные сделки с гудзонбеевским пиратом, подрывающим государственную и частную торговлю страны! — наигранно возмутился Шошин.

— Свенсон поставляет отрядам Бочкарёва и генерала Полякова в Гижиге и Наяхане оружие, которое направлено на борьбу с Советами. Понимать надо, торговые люди, понимать!..

— Мы будем жаловаться в верховную ставку! — заявил Шошин.

— Все ваши жалобы Бочкарёв рассудит, — осклабился Седалищев. — Ко всему прочему, мне стало известно, что вы нарушаете установленный для вас режим проживания.

— Конкретно!..

— Где Радзевич?

— Болен…

— Ничего, вылечим… до Походска недалече… И ещё мне хотелось бы побеседовать с Волковым Ефимом относительно его постоянных отлучек… Или его тоже нет в Керетове?..

— Зачем же, Ефим Николаевич Волков здесь. Однако говорить с вами он не сможет.

— Как?!

— Он провалился в заброшенную берлогу, ушиб ногу, антонов огонь у него.

— Знаем мы этот огонь, — поёжился Седалищев… — Тиф, наверно?.. У Радзевича тоже тиф?..

— Тоже… — перекатывая крепкие желваки, уронил Шошин. — Лекарство нужно…

Седалищев метался. Ухватившись за баран, тряс нарты и кричал то на собак, развалившихся в упряжи и не реагирующих на его окрики, то на Нелькута, и не думавшего торопиться. Седалищев надоел ему хуже горькой редьки, да и не хотелось покидать шошинское жильё. Нелькут не спеша семенил возле нарт, не обращая внимания на Седалищева. А когда развернул упряжку, вспомнил: