Ирландия. Прогулки по священному острову - Мортон Генри Воллам Страница 41

Я спросил Майка, как он пережил мятеж и гражданскую войну. Во время мятежа он служил во Франции в составе английской армии, а после войны вернулся в свое имение. Я не мог понять, как он относится к мятежу, но из того, что он говорил об отношении к ирландской армии во Франции — «Вон идут шиннеры!» — было понятно: человек, готовый принять старую социальную и политическую систему, приветствовал новую эпоху. Он был редким экземпляром — ирландец со старой кровью. Его соседа, лорда Икс, земли которого были рядом с его землями, выгнали из деревни. Он был потомком одного из англо-ирландцев, что заняли поместья, дарованные им во времена Кромвеля. Он вытеснил ирландскую семью, которую увезли «в ад или в Коннахт», и люди ему этого не простили. Как все люди его класса, он был англичанином в Ирландии и ирландцем в Англии.

Но мой друг пережил гражданскую войну без приключений. Иногда, сказал он, приходили отряды Свободного государства и размещались у него на постой; в другое время это были республиканцы. И те, и другие вели себя очень вежливо, если не считать подрыва местных мостов, что доставляло некоторые неудобства. Родовые схватки новой Ирландии его не коснулись.

— Идите в дом! — крикнула из окошка миссис О’М…

Поразительно, как в Ирландии исчезают прошлые столетия: вы, словно во сне, переноситесь в другое время. Этот ланч был похож на ланчи, что подавали в этой комнате двести лет подряд. Мы вернулись в век свечей Георга II. Если бы мой хозяин вдруг обратился ко мне и спросил, что я думаю о мятеже принца Чарльза Эдуарда в Шотландии, я не слишком бы удивился: такой вопрос гармонировал с домом, с этой комнатой, с ланчем и общим направлением нашей беседы. Такой вопрос был бы эхом старого дома, шепотом, доносящимся из темного угла.

Собаки тыкались мокрыми носами нам в ладони, и мой хозяин то и дело бросал им кости. Они уносили лакомство, и вскоре из каждого угла комнаты послышался хруст. Время от времени собаки делали короткую паузу и, подняв головы, глядели на хозяина с уважением и обожанием.

Разговор, как и всякий разговор в Ирландии, скакал, словно гном по горе.

Мой друг с негодованием отозвался о том, как во времена «перемен» здесь относились ко многим землевладельцам англо-ирландского происхождения. Сказал, что вместе с виновными пострадали невинные. Многие хорошие люди, всем сердцем любившие страну, вынуждены были уехать, а вслед им сыпались проклятия. Однако ни одна революция не обходится без несправедливости. Я впервые осознал, какой горькой может быть революция для человека, рожденного ирландцем, получившего образование в Англии, исполненного английских предрассудков, но одновременно и ирландских родственных чувств. Внезапно, как это обычно бывает, он обнаружил приставленный к своему виску пистолет сына одного из своих арендаторов.

Станут ли снова оставшиеся в стране англо-ирландцы аристократами?

Он ответил, что это вряд ли случится.

— Ирландия сегодня, — сказал он, — страна без аристократии. Со временем, возможно, и возникнет новая аристократия. Такой-то и такой-то, сын лавочника, станет охотиться, выезжать с собаками, и страна будет выглядеть примерно так, как было прежде, только в седлах будут сидеть другие люди. Что бы ни случилось, лишь бы охота продолжалась…

Я приехал к ланчу, а сейчас уже темнело. С большой неохотой я стал прощаться.

— Зачем такая спешка? Оставайтесь ночевать, — предложила миссис О’М…

Я оглянулся на дом за стеной. Эта стена охраняла несколько акров восемнадцатого века.

Я перевалил через горы Клэр и прибыл в серый город Голуэй. В бухте зажигали фонари. В небе медленно угасала невероятная вечерняя заря. Над горами висела тускло-красная дымка, словно пыль, просыпавшаяся из-под колес сказочного экипажа. Атлантика купалась в странном бледно-зеленом свете, чудесным образом сливавшемся с синими сумерками. Потом этот свет погас, и на небо выплыли несколько звезд. Они повисли над синими вершинами Коннемары.

Голуэй принял меня в бархатные объятия, и в первые мгновения я почувствовал себя так, как бывает иногда с человеком, встретившимся с незнакомцем: в мою жизнь вошла новая привязанность. Голуэй не был похож на те места в Ирландии, которые я уже посетил. Казалось, он принадлежит сам себе.

Теперь я знаю, что странная красота, которой, словно пыльцой, присыпан Голуэй, — дух гэльской Ирландии. Это то, что бросает вызов времени, то, что похоже на декларацию веры. Ирландцу, должно быть, Голуэй кажется особенно красивым. Представьте себе, какие чувства испытал бы англичанин, если бы его страна несколько столетий жила под иностранным игом и говорила бы на иностранном языке, а он ненароком явился бы в маленький город в Сомерсете и услышал бы, что люди там говорят по-английски.

Портье в гостинице, выгружавший мой багаж, отогнал от меня решительно настроенную старушку в черной шали, пытавшуюся что-то сказать. Я пошел вслед за ней и спросил, что она хочет. Оказалось, ее муж потерял работу. Сыновья тоже были безработными. Милая дама, когда я положил ей в ладонь шиллинг, сказала:

— Да благословит вас дева Мария и благополучно доставит домой.

Я дважды встречал ее во время своей первой прогулки по Голуэю, и каждый раз она повторяла свое благословение с благодарностью, непомерной по сравнению с той жалкой милостыней, которую она от меня получала. Я чувствовал, что первые мои шаги на запад благословляются свыше…

Я бродил по узким улочкам мимо разрушенных испанских домов: в Голуэе многое напоминает об Испании. Смотрел на квадратные дома с внутренним двором и воротами, отворяющимися на улицу. Магазины тканей встречали меня яркими красками. Я видел штабеля алой фланели, из которой рыбачки — хотя мода и проходит — шьют широкие яркие юбки.

Да это просто город вчерашнего дня! Проклятие Кромвеля легло на Голуэй тяжелее, чем на любой другой ирландский город. Это город мертвых фабрик и рушащихся домов. В Средние века Голуэй был ирландским Бристолем. В самом имени звучат отголоски величия — Лондон, Йорк, Бристоль, Дублин, Голуэй. В таких именах есть что-то высокое и властное.

Четырнадцать англо-норманнских семей Голуэя, завоевали для своего города титул «города купцов». Эти семейства были самыми уважаемыми в Ирландии. Их дети так долго женились друг на друге, что приходилось не раз издавать специальное разрешение для брачующихся. Они заложили богатство города. На набережные выгружали бочки с испанским вином. В портах Испании привыкли к галеонам из Голуэя, да и ирландцам испанские суда были не в диковинку. Во время гражданской войны Голуэй сохранял лояльность Карлу, Кромвель этого не простил, и Голуэй так никогда и не оправился от разгрома.

Сто лет назад население города составляло 40 000 человек; сегодня количество жителей этого некогда мощного порта сократилось до цифры, равной маленькому английскому городку. Сейчас среди руин прошлого величия здесь живут всего лишь 14 000 человек.

В отеле я встретил ирландца, который рассказал следующее: «Во время войны в бухте появилась немецкая субмарина, и капитан отдал приказ обстрелять Голуэй. Молодой офицер, проводивший рекогносцировку, прислал донесение: “Голуэй уже обстреляли, сэр”».

Ирландец думал, что это забавная история, но мне не было смешно.

Я познакомился с маленьким краснолицым ирландцем средних лет. Звали его Майкл Джон. Если вы когда-либо рыбачили в Голуэе, вам он наверняка знаком.

Вместе с ним мы пошли по городу, к церкви Святого Николая, небесного покровителя детей, моряков (и воров!). Там висит колокол, вывезенный (никто не знает, как и почему) из некоего аббатства во Франции. Мы посмотрели на старый испанский дом, в котором родились термин «линчевание» и «закон Линча». Майкл Джон рассказал мне мрачную историю.

В 1493 году Джон Линч Фицстефен, мэр Голуэя, поехал в Испанию для переговоров об улучшении торговых отношений. Его принимал богатый купец по имени Гомес. Сын Гомеса, красивый молодой испанец, вернулся с мэром в Ирландию в качестве гостя. У Линча тоже был сын, Уолтер, и молодые люди подружились. Уолтер Линч был влюблен в девушку по имени Агнес. Отец Агнес, купец, превосходно говорил по-испански и с восторгом принял к себе в дом молодого чужестранца. Уолтер Линч страшно заревновал, и в порыве страсти, зарезал испанца и бросил его тело в море.