Дмитрий Григорьев - На плечах Великого Хималая Страница 43

Разумеется, современному индусу, особенно жителю мегаполиса, трудно даже примерить столь жесткую схему на собственную жизнь. Но многие религиозные обряды и традиции сохранились, я знаю по крайней мере нескольких индусов, женившихся по выбору родителей на девушке из своей касты, встречал и санья-синов, бывших некогда весьма богатыми и успешными с западной точки зрения людьми.

А касты — на самом деле это джати, то есть более мелкие подразделения, сформированные по профессиональному признаку. И естественно, когда я стал допытываться у водителя, какой он касты, тот ответил: Такур. И это одна из 3000 каст, существующих в Индии.

Дорога на Ротанг проходит по весьма живописным местам. Но до серпантина, на котором в дождливое время случаются оползни и приходится стоять не один час, вдоль всей дороги расположены лавчонки, лавчушки и лавочки, предлагающие затертые облезлые шубы, выцветшие горнолыжные костюмы эпохи восьмидесятых, антикварные горные лыжи и столь же древние ботинки. Да, и еще резиновые сапоги. У каждой из таких лавок есть номер — от двузначного до четырехзначного. Причем за лавкой с номером 21 может следовать лавка номер 547, а сразу за ней — 124. Как я понял, это пункты проката вещей, которые могут понадобиться индийскому туристу на перевале. И они весьма востребованны — ведь многие, даже очень взрослые индийцы, приехав сюда, впервые попадают на холод и видят снег. На перевале полно радостных людей, прыгающих по снегу и обстреливающих снежками не только друг друга, но и встречные машины. Думаю, подобную радость я испытал, когда впервые окунулся в Красное море и увидел (уже в сорок с лишним лет) коралловый риф.

Цэустные мысли вызывает только старая, измятая и ржавая машина в распадке, когда-то слетевшая с дороги. Ближе к вершине образовалась гигантская пробка, ведь цель большинства приехавших — сам перевал, при этом специальная парковка наверху не предусмотрена. Глядя на такое скопление машин и веселящегося народа, на продавцов, предлагающих самосу и чай, трудно поверить, что Ротанг считался и считается опасным, что, например, во время снежной бури, которую называют «биана», в 1911 году на нем погибло более 400 человек.

Мы покинули машину и шли пешком, поджидая ее на поворотах, но стоило подняться на седловину — пробка полностью рассосалась, а перед нами открылась панорама долины Лахул.

Удивительно, что все эти перевалы и бушующие внизу реки освоены много веков тому назад. Почти весь наш дальнейший путь пролегал по следам древних караванов, по Великому шелковому пути, в горах распадающемуся веером дорог и троп. В юности я много раз бывал на «параллельных» его ветках, проходящих через другие горы и пустыни.

Через перекрестки в степи, в пустыне,где дороги расходятся пальцами Бога,где раскаленный асфальт прогибается под ногамии трасса становится податливой,как любящая женщина,через перекрестки, где все пути твои,через снежные перевалы Тянь-Шаня, Каракорума,Памира и Гималаев,через реки, говорящие на человеческом языке,через барханы илимимо неумирающих деревьев,чьи листья столь малы, что издали незаметны,а корни ползут в глубь земли, догоняя воду,или вдоль реки Или,своим именем предлагающей выбор,но не дающей выбора,через Кызылкум, Муюнкум, Таукум и Такла-Макан,где верблюды и сказки пескао золотых людях, спящих в курганахи похожих на солнце на закате,о скрытых в горах городах,где другая плотность времени,слоистого как слюда,где живут подземные люди,я не видел их никогда…Но песок в моих ботинках — словно их следына дорогах, где жизнь всего лишь — глоток воды.

Часть 4

Долина Спити

Дорога за Ротангом хуже, чем на Ротанг, но по гималайским меркам вполне терпимая (автобус бы прошел без проблем), а внизу, вдоль реки Чандра, вообще неплохая — мы даже смогли разогнаться до сорока километров в час.

Без остановки проехали Чаттру (Chattru) — скопление дхаб возле первого моста. Я заметил, что дхабы любят кучковаться именно в таких местах. По дороге к следующему мосту и следующей дхабе Баттал (Batted) пришлось пересекать лужи, вода которых доставала до дверей джипа, и ехать по глубоким снежным коридорам длиной в десятки метров. Такур не разгонялся, объясняя это тем, что намокли тормозные колодки.

И пусть мы ехали медленно, но зато как наш Такур чувствовал габариты и дорогу! Мы разъезжались со встречными по самому краю пропасти, практически в сантиметре друг от друга.

Чем ближе к перевалу, тем пустыннее. Только камни, лед и снег. Я видел эти горы во сне задолго до моих гималайских путешествий, и фрагмент одного такого видения даже вошел в рассказ «Темные ступени». Вот отрывок, где главный герой на одной из троп встречает невысокого человека с двумя серебристыми ведерками, полными воды.

«…Его загорелое морщинистое лицо излучало тепло и силу. Оно было единственным теплым пятном на окружающем пейзаже в холодных тонах: серовато-голубой склон, голубое небо. Человек был одет в куртку цвета камней, зеленые брюки и темные резиновые тапочки. Я подумал, куда он несет эти ведра, и пока я размышлял, он начал подниматься по узкой тропинке, прилепившейся к скале. Я последовал за ним. Кроме гор, человека и неба — ничего не было: ни строений, ни животных, ни деревьев. Лишь далеко внизу в туманной дымке — монастырь. Я знал, что часть этого монастыря находилась также и наверху, на неприступной для обычных людей скале. Мы туда и направлялись. Горец был единственным монахом, настоятелем и служкой верхней обители.

И вот мы наконец пришли наверх, к вырубленным в скале величественным сооружениям. Напротив меня у входа в пещеру лежала огромная каменная кошка, снежный леопард с ярко-зелеными глазами. Она казалась живой. Далее я оказался в одном из внутренних помещений, где проходил ритуал Раскрывающегося Будды. Колорит этого небольшого зала оказался совершенно иным: здесь полностью отсутствовали холодные тона. Желтые светильники, коричневые стены. На возвышении, в падмасане сидел некий человек, возможно паломник, так же, как и мы, сумевший преодолеть опасный подъем. Перед ним на нитках плясала небольшая, в треть человеческого роста, фигурка. Того, кто управлял куклой, видно не было — нити уходили в потолок. Лицо сидящего имело необычно крупные рельефные черты: острый нос, большой рот, глубоко посаженные глаза — паломник казался вырезанным из дерева. Вдруг кукла, прыгающая на ниточках перед ним, вместо рта раскрыла круглый, непропорционально большой череп, который распался на дольки, подобные апельсиновым, а затем снова схлопнулся. Паломник беззвучно рассмеялся, обнажая ровный сверкающий ряд зубов. В этот момент наверху приоткрылась дверь и мой взгляд уловил исполнителя этого представления: им оказался человек с ведрами, но на этот раз он был в малиновом монашеском одеянии. Затем я услышал нечто вроде комментария ниоткуда: „Он единственный, кто может показывать Раскрывающегося Будду, единственный, кто может служить в верхнем храме“. Я вышел. У входа, рядом с кошкой, меня снова окликнул монах. Он подошел близко, так что мне показалось, словно говорю я сам: „Все эти древние ритуалы сохранились здесь, потому что основная часть монастыря просела, а об этой никто не знает“.