Тахир Шах - Год в Касабланке Страница 44

За дверью, поджав под себя ноги, сидели семеро мужчин. Они нараспев читали стихи Корана. Единственным источником света была свеча, стоявшая в центре. Определить размер комнаты было трудно, поскольку в ней было очень темно. Когда я вошел, никто не поднял головы. Все были погружены в свой собственный мир. Я осмотрел их лица. Здесь были люди всех возрастов: от стариков до юношей.

Я присел на корточки в ожидании сам не знаю чего. Пожалуй, разумнее мне было бы отсюда выйти, если бы я только знал, как это сделать. Окликнуть американца по имени было невозможно, поскольку это нарушило бы глубокую сосредоточенность этих людей. Поэтому я сел и стал ждать.

Прошел час, и молитва наконец закончилась. Шестеро мужчин ушли, а последний, седьмой, внимательно смотрел на меня сквозь окружавшие нас сумерки. Он был худой и сутулый.

— Пит? — спросил я тихо.

— Да.

— Это я, Тахир.

Он подвинулся ближе и воскликнул:

— Аллах акбар!

Мне очень хотелось поскорее убраться из этого дома. Я пробормотал что-то насчет клаустрофобии и увел Пита на улицу. Через пять минут мы сидели в кафе и пили мятный чай. Я долго и пристально разглядывал американца, пытаясь понять, как он дошел до такой жизни. Лицо его, все искусанное комарами, стало бронзовым, он отрастил бороду. На голове у Пита красовалась белая кружевная шапочка, а взгляд его был мутным и холодным.

— Я хотел проверить, все ли у тебя в порядке, — сказал я. — Я беспокоился.

— Слава Аллаху, приведшему тебя сюда, — сказал он. — Со мной все в порядке. Ты сам видишь.

— А как Ясмина?

— Алхамдулилла, хвала Аллаху, — ответил Пит, — с ней все в порядке. Мы поженились в прошлом месяце.

Я поздравил его и предложил:

— Теперь увезешь жену в Техас?

Пит накинул капюшон джеллабы на голову.

— Я мусульманин, — сказал он. — И больше никогда не вернусь в Штаты.

— А почему?

— Американская мечта — это пропаганда, это — просто дерьмо! — Пит помешал чаинки у себя в стакане. — Аллах показал мне Истинный Путь.

— И в чем же заключается истина? — заинтересовался я.

— В мире без Америки, — был ответ.

Вечером следующего дня я вернулся в Дар Калифа. Сторожа явились поприветствовать меня, как только я вошел в ворота сада. Я отсутствовал всего двое суток, но за это время многое произошло. Ариану покусали осы, дом залило во время грозы, а бидонвильский гангстер снова наслал на нас полицию.

— А где Камаль? — спросил я у Рашаны.

— Наверное, в баре, — ответила она. — Он не просыхает с того момента, как ты уехал.

Я что-то ответил жене, но мысли мои были не о Камале. Я думал о Пите, о том, как он опустился до фанатизма. Парень приехал в Марокко, чтобы разыскать свою настоящую любовь, а попал в лапы заблудших братьев. Я едва был с ним знаком, но посчитал, что обязан вмешаться.

Я получил письмо из Таиланда, от человека, который читал мои книги и нуждался в работе. Конверт украшала красивая марка с рубиновой розой. Я поспешил с ней к дому Хичама. Старик положил марку на ладонь и довольно долго любовно разглядывал ее. Потом он убрал марку и поблагодарил меня, поинтересовавшись:

— Какой беседой можно заплатить за такую красоту?

Я сказал, что надеялся поговорить с ним о фанатиках.

Хичам попросил свою жену, Хадиджу, заварить нам чайник сладкого чая. Он поудобнее уселся в своем любимом кресле, потер руки и посмотрел на пол.

— Эти люди думают, что они все ясно видят и понимают, но на самом деле они — слепы. Слепцы, не понимающие ничего, кроме смерти.

Старый филателист приложил руку к груди.

— Я скоро умру, — сказал он просто, — у меня слабое сердце. Но я боюсь за будущее. Твоему поколению придется иметь с этим дело, тебе придется решать. Я говорю о войне. Ты должен это понять. Сейчас не до добрых слов. Этих людей нужно вылавливать и убивать. Это — единственный путь.

Жена Хичама принесла поднос с чаем, разлила его по чашкам и подала нам, после чего удалилась в тень.

— Если в деревне появилась бешеная собака, ты не думаешь дважды. Ты убиваешь ее. Она скулит и жалко выглядит, но ты не обращаешь на это внимания. Ты просто стреляешь в нее. Если ты этого не сделаешь, то создашь угрозу обществу. То же самое и с фанатиками. Либо ты убьешь их, либо они убьют тебя. Насколько я понимаю, выбора нет.

Три последующих дня о Камале не было слышно ничего. Мобильник мой помощник выключил, хотя ему было прекрасно известно, что я этого терпеть не могу. Каждый раз, когда Камаль исчезал, я не был уверен, что он вообще когда-нибудь вернется. Я не удивился бы, окажись он вновь в тюрьме. Хотя он мог и внезапно появиться в Дар Калифа, не потрудившись дать никаких объяснений.

Чем дольше я жил в Марокко, тем больше убеждался, что здесь редко кто просит извинения за свои проступки. А уж если и говорится что-либо, то только для того, чтобы переложить вину на кого-нибудь другого. Величайшим специалистом в этом была наша кухарка. Еженедельно она била немало посуды. В первый раз, когда она разбила фарфоровый чайник, она обвинила мыло, которое осталось на ее руках. По ее словам, мыло это было плохого качества, более скользкое, чем обычно. Когда кухарка расколотила новый керамический тажин, она свалила все на меня: дескать, я приобрел непрочную вещь. А потом, когда эта женщина уронила стеклянную вазу, она объявила, что во всем виноваты джинны.

На Западе, когда что-то происходит, мы пытаемся выстроить логическую последовательность. Ваза разбивается, потому что ее роняют небрежные руки. Машина попадает в аварию из-за того, что дорога мокрая. Бродячая собака кусает ребенка, поскольку она одичала и представляет собой угрозу порядочному обществу. Но в Марокко, как оказалось, эти повседневные происшествия рассматриваются совсем по-другому. Часто причину их ищут в сверхъестественных силах, ну а краеугольным камнем местной системы верований, как известно, являются джинны.

Несмотря на то, что мне весьма нравилась идея духов-невидимок, живущих в параллельном мире, я проклинал их каждый день. Они были той лазейкой, в которую легко можно было скрыться, свалив на них ответственность абсолютно за любой проступок. Сторожа, во всяком случае, мастерски перекладывали на джиннов вину за все случившееся. Они жили в мире, в котором от каждого промаха — будь то неверно срубленное дерево или сгоревшая газонокосилка — можно было с легкостью отмахнуться. Объяснение приводилось всегда одно и то же: «Я здесь ни при чем, это — проделки джиннов».

И вот, когда Камаль наконец появился, я объявил решительный бой сверхъестественному. Хватит, каждый должен отвечать за себя сам.