Джереми Паксман - "Англия: Портрет народа" Страница 46

Левеллеры, радикалы XVI века, превозносили мифические времена до того, как свободнорожденные англичане попали под ярмо «норманнского ига». Есть свидетельство, что задолго до вторжения норманнов существовала давняя традиция веры в силу закона и права личности и правление английских королей было не диктаторским, а совещательным. О приверженности англичан свободе свидетельствует свод законов Альфреда Уэссекского 871 года. Он не только признавал, что общество не может функционировать, если оно не в состоянии опереться на народ, у которого есть определенные обязательства («Всяк должен строго держаться присяги и обязательства своего»), в нем также присутствовала идея свободы каждого. «Ежели кто лишит свободы свободнорожденного, который без греха, то платит десять шиллингов. Коли побьет его, то выплачивает ему двадцать шиллингов». Привычка соблюдать законы укоренилась в англичанах настолько глубоко, что даже вторгшийся в страну в 1066 году Вильгельм Завоеватель лишь попросил своих новых подданных и дальше соблюдать законы короля Эдуарда Исповедника с внесенными им дополнениями.

Опровергая марксистское толкование истории, историк Алан Макфарлейн пишет, что в стране было чувство личной свободы задолго до Реформации, потому что право на частную собственность закреплено в английском законодательстве; а раз имущество можно было приобрести, то отношения основывались на договоре, а не на положении в обществе. А когда любой человек мог вполне свободно покупать и продавать землю, возникло и было закреплено в законе представление о правах личности, запечатлевшееся в сознании англичанина на века. По сравнению с жесткими феодальными и полуфеодальными классовыми структурами, сохранившимися в таких странах, как Франция, Англия изобрела для себя такую систему общественной организации, которая благодаря своей гибкости оказалась достаточно устойчивой, чтобы пережить самые различные потрясения. Несмотря на классовые стереотипы, в Англии на протяжении веков сохранялся значительный уровень перемен в обществе. В стране тоже хватало классовых протестов, начиная с крестьянского восстания под руководством Уота Тайлера в XIV веке и кончая движением чартистов в веке XIX. Но они проходили вполне цивилизованно по сравнению с кровопусканием, сопровождавшим подобные события на Европейском континенте.

Ко времени правления Тюдоров в экономическом, общественном и политическом плане Англия отличалась от остальной Европы, и не последнюю роль в этом сыграло то, что ее население было немногочисленным (составляя половину населения Испании и одну четверть населения Франции) и процветающим. Богатство росло на спинах овец: англичане превратились в главных поставщиков высококачественной шерсти в Европе, и один путешественник, глядя на богатство торговцев шерстью, с завистью пишет о «золотом руне» страны. Во время Столетней войны избавление Англии определил тот факт, что страна действенно подготовилась к ней, заложив еще не произведенную шерсть для финансирования превосходной армии. Родившийся в 1304 году великий поэт и гуманист эпохи Возрождения Франческо Петрарка писал: «Во времена моей молодости англичан считали самым робким из всех неотесанных народов, но сегодня это превосходные воины; после ряда их блестящих побед рухнула репутация Франции, и англичане, когда-то стоявшие ниже, чем даже несчастные шотландцы, предали царство французское огню и мечу».

Об этом периоде богатства свидетельствуют сотни больших домов, сохранившихся с тюдоровских времен. Может быть, и верно, что болезнью англичан стал снобизм, но барьеры между английскими классами никогда не были такими непреодолимыми, как это пытаются представить марксисты: в противном случае высшие классы или оказались бы перебиты, или вымерли бы много веков назад. На самом деле элита постоянно пополнялась свежей кровью, пробившей себе дорогу индивидуальным предпринимательством. В чем действительно преуспела Реформация, в частности, в связи с разграблением монастырей, так это в изъятии — иногда в буквальном смысле слова, когда монастырь изымался у Церкви и передавался какому-нибудь нуворишу, — представления о земной власти, основанной на авторитете Папы Римского, и замены его некоей моделью, главным в которой было свидетельство о том, что предпринимательство действенно. Когда богатых становится больше, люди начинают говорить о своих правах, и это поняли тираны по всему миру. Образцовый англичанин (см. главу 9) стал продуктом тщательного ухода, а не выведения породы. Алан Макфарлейн приводит высказывания таких людей, как архиепископ Кранмер, который, говоря о допуске учеников с различным социальным положением в школу Крайст-Черч в Кентербери, отмечал: «Насколько я понимаю, ни один из нас здесь не джентльмен от рождения, но все мы шли к тому, чтобы стать таковыми от низкого и подлого происхождения». К этому можно добавить, что заведения, в массовом порядке выпускавшие джентльменов, будь то великие «бесплатные грамматические школы» или колледжи, такие как Оксфорд и Кембридж, в основном создавались не за счет государства, а на средства частных благотворителей.

Видимо, вследствие этого англичане стали народом глубоко политизированным. Немецкий путешественник Карл Филипп Мориц, побывавший в Англии в 1782 году, делает сравнение не в пользу того, как поставлено дело в Германии. Он пишет домой:

«Мой дорогой друг, когда видишь, как самый последний возчик здесь проявляет интерес к общественным делам, как духом нации заражаются самые маленькие дети, как каждый ощущает себя человеком и англичанином — таким же, как его король и королевский министр, — это наводит на мысли совсем отличные от тех, что возникают у нас при виде муштры солдат в Берлине.»

На первый взгляд, это вроде бы противоречит феномену английского индивидуализма. Посетив Англию в 1830-е годы, французский историк Алексис де Токвиль после долгого размышления заключает, что «в основе характера англичан лежит дух индивидуализма». Но как, задается он вопросом, англичане ухитряются одновременно быть настолько самими по себе и при этом постоянно образовывать клубы и общества: как могут в одном народе быть так высоко развиты и дух объединения, и дух исключительности? Он решил, что англичане формируют объединения, когда не могут получить желаемого индивидуальным усилием. К тому же они хотят оставить полученное себе и поэтому культивируют исключительность. А так как индивидуальность приводит людей к еще большей соревновательности, растет и потребность в объединении ресурсов. Однажды он спросил Джона Стюарта Милля, автора трактата «О свободе», считает ли тот, что англичане когда-нибудь сделают выбор в пользу централизованной системы правления. «Из-за наших привычек или природы нашего темперамента нас ни в коей мере не влечет к обобщениям, — ответил англичанин, — но ведь на обобщениях и основывается централизация; это желание власти откликаться, равномерно и обобщенно, на настоящие и будущие потребности общества. Мы никогда не относились к правительству с такой возвышенной точки зрения».