Найденыш с погибшей «Цинтии» - Верн Жюль Габриэль Страница 46

Мы почти и не надеялись, что наш бедный малютка остался в живых. Тем не менее я предпринял поиски на Фарерских и Шетландских островах и на побережье Норвегии к северу от Бергена. Подумать о том, что колыбель могло отнести еще дальше, было просто невозможно. Только по истечении трех лет я отказался от дальнейших поисков, и поселок Нороэ не попал в зону обследования единственно по той причине, что он расположен в стороне и довольно далеко от открытого моря.

Когда всякая надежда была потеряна, я целиком посвятил себя дочери, ибо ее физическое и моральное состояние требовало бережного ухода. Добившись перевода на Восток, я всячески старался отвлечь ее от горестных мыслей путешествиями и участием в моих научных изысканиях. Она приобщилась ко всем моим работам и была моей неизменной помощницей, но, увы, мне никогда не удавалось развеять ее безысходную печаль. Наконец, через два года, я подал в отставку, и мы вернулись во Францию. С тех пор мы живем попеременно то в Париже, то в моем старом доме в Валь-Фере, близ Бреста.

Так неужели нам суждено увидеть, как порог этого дома переступит мой внук, которого мы оплакиваем столько лет? Надежда так заманчива, что я не могу решиться сообщить о ней дочери, пока не обрету полной уверенности. Воистину это было бы настоящим возвращением к жизни! И если теперь мне придется отказаться от своей мечты, какое это будет горькое разочарование!…

Сегодня понедельник. В субботу, сказали мне на почте, я мог бы получить ответ!…»

Эрик с трудом закончил чтение. Слезы застилали ему глаза. Как и господин Дюрьен, он боялся слишком поспешно отдаться внезапно возникшей перед ним надежде. Найти одновременно семью, мать и родину!… И какую родину!… Именно ту, какую он предпочел бы выбрать сам, потому что в ней каким-то удивительным образом воплотились все щедроты, таланты и величие человечества, потому что в ней объединились в одно целое гений античной цивилизации, дух и пламень новых времен! Нет, это было бы настоящим чудом! Как он мог поверить в него после стольких разочарований! Вот и сейчас, быть может, достаточно будет одного слова доктора, чтобы развеять прекрасную мечту. Но, так или иначе, прежде всего нужно с ним посоветоваться.

Доктор внимательно прочел письмо, неоднократно прерывая себя возгласами удивления и радости.

— Нечего и сомневаться,— сказал он наконец.— Все подробности точнейшим образом совпадают, даже и те, о которых забыл упомянуть твой корреспондент. Инициалы, вышитые на белье, изречение, выгравированное на колечке, те же самые, что и на его почтовой бумаге… Мой дорогой мальчик, на этот раз ты действительно нашел свою семью! Ты должен немедленно телеграфировать дедушке…

— Но что же сообщить ему? — спросил Эрик, побледнев от радости.

— Сообщи, что ты завтра выедешь курьерским, что мечтаешь поскорее обнять свою мать и его!

Успев только обменяться сердечным рукопожатием с этим благородным человеком, молодой капитан выбежал из дому и вскочил в первый попавшийся кабриолет [88], чтобы не теряя ни минуты добраться до телеграфа. В тот же день он выехал скорым поездом из Стокгольма в Мальме, расположенный на западном побережье Швеции, на пароходе за каких-нибудь двадцать минут пересек пролив и, добравшись до Копенгагена, сел в экспресс, следующий в Голландию и Бельгию, а там пересел на поезд Брюссель — Париж.

В субботу, в семь часов вечера, ровно на шестой день после того, как старый ученый отправил свое письмо, он с радостным нетерпением встречал своего внука на Северном вокзале. Эрик посылал с дороги телеграмму за телеграммой, которые сокращали для обоих томительные часы ожидания. Наконец поезд с грохотом ворвался под высокие, застекленные своды вокзала. Господин Дюрьен и Эрик бросились друг другу в объятия. За эти последние дни дед и внук настолько сблизились, что им начинало казаться, будто они всегда были хорошо знакомы.

— А моя мать? — спросил Эрик.

— Я так и не решился ей обо всем рассказать, пока тебя не встречу,— ответил старик, сразу переходя на нежное, как материнская ласка, «ты».

— Она еще ничего не знает?

— Как только пришла первая телеграмма от тебя, я начал исподволь ее подготавливать к ожидающей ее неслыханной радости. Я говорил ей, что меня, кажется, навел на след один шведский офицер, что в Бресте я познакомился с молодым моряком и почувствовал к нему большую симпатию… Но она еще ничего не знает и ни о чем не догадывается, хотя и начинает уже подозревать, что ее ждут какие-то новости… Сегодня утром, за завтраком, мне с большим трудом удалось скрыть от нее свое нетерпение. Я чувствовал, как она внимательно наблюдает за мной. Мне не раз уже казалось, что она вот-вот потребует от меня откровенного объяснения. И признаться, больше всего этого опасался. Легко представить, какое несчастье могло бы обрушиться на нас, если бы случилось неожиданное недоразумение или возникла непредвиденная помеха! В такой истории, как наша, можно всего опасаться… Чтобы не встретиться с нею сегодня за обедом и не попасть в затруднительное положение, я спасся бегством под предлогом неотложных дел…

Не дожидаясь багажа, они поехали на улицу Деварен в двухместной коляске, которой правил хозяин.

Тем временем, оставшись в одиночестве, госпожа Дюрьен с нетерпением дожидалась возвращения своего отца. Он правильно догадался о ее желании вызвать его на откровенный разговор. Уже несколько дней, как она была встревожена многочисленными телеграммами, которые он получал, какими-то туманными намеками, проскальзывавшими в его словах. У отца и дочери вошло в привычку поверять друг другу все свои помыслы и чувства, и потому ей даже не приходило в голову, что он в состоянии от нее что-либо утаить. Уже много раз она собиралась с ним объясниться, но не осмеливалась нарушить его упорное молчание. «Должно быть, отец готовит для меня какой-нибудь сюрприз,— думала она,— не стоит портить ему удовольствие». За последние два-три дня и особенно в это утро нельзя было не заметить какое— то явное нетерпение, которое обнаруживалось в каждом жесте господина Дюрьена, в счастливом блеске его глаз и в той непонятной настойчивости, с какой он возвращался к обстоятельствам гибели «Цинтии», хотя об этом они давно уже старались не говорить.

И вдруг ее словно осенило. Она поняла, что появились какие-то признаки надежды, что отцу, по-видимому, удалось напасть на какой-то след, и он опять надеется найти ее пропавшего сына. Даже и не подозревая, как далеко продвинулось дело, она твердо решила выпытать у него все подробности.

Госпожа Дюрьен никогда не отказывалась от мысли, что сын ее мог остаться в живых. До тех пор, пока мать не удостоверится собственными глазами, что ее ребенок мертв, она не поверит в его гибель. Она будет убеждать себя, что свидетели ошиблись, что их ввело в заблуждение внешнее сходство, и даже много лет спустя все еще будет надеяться на внезапное возвращение пропавшего и не перестанет его ждать.

Госпожа Дюрьен, как тысячи других обездоленных матерей, берегла и лелеяла свою надежду. Все картины этого страшного дня отчетливо стояли у нее перед глазами, словно события двадцатидвухлетней давности произошли только вчера.

Она видела перед собой «Цинтию», видела себя привязывающей малютку к широкому спасательному кругу, в то время как пассажиры и матросы с бою захватывали места в спасательных шлюпках; оттесненная толпой, она умоляла, требовала, чтобы захватили хотя бы ее ребенка, но в эту минуту какой-то человек вырвал у нее из рук ее бесценное сокровище, а сама она была брошена в лодку. Почти в тот же миг обрушился новый вал и — о, ужас! — спасательный круг мелькнул на гребне волны, кружева колыбели надулись от ветра, который уносил свою добычу, как перышко, упавшее в бурный поток. Душераздирающий вопль смешался с криками и стонами насмерть перепуганных людей, потом отчаянная борьба, падение во мрак, потеря сознания… После мучительных ночей в горячке и бреду начались длительные и безуспешные поиски, а потом — безысходная тоска, поглотившая все другие чувства…