Стивен Грэхем - Непознанная Россия Страница 49

Марфа сделал недовольное лицо и вышла. Малоросс же представил мне своего товарища в следующих словах:

— Это Федор Матвеевич Потемкин, регент хора, а я певчий. Такое наше ремесло. Вы можете говорить с ним, как с другом. Он человек благородный, образованный. Покажи ему, Федька, что ты умеешь.

Федька проворчал в ответ нечто невразумительное. Он был темноволос, хорошо одет, явно пьяница, с сосредоточенным выражением глаз. В нем как будто бурлила потаенная злость.

Малоросс продолжал:

— Возьмите картошечки, вы, наверно, голодный. Не хотите? Не любите картошку? А чего же вы хотите? А, самовар, я забыл. А что это у вас за коробка? Фотоаппарат... Покажите мне.

Он показал аппарат хормейстеру, они вместе его изучили.

— Никакого толку, — сказал хормейстёр, он ничего здесь не стоит.

— Нет, стоит, — не согласился его компаньон, — тут ты не прав, Федька. А для чего он? Как он работает?

Я объяснил.

— А сколько стоит такая штука? — не унимался малоросс.

— Я купил его в Лондоне, — ответил я. — Здесь он не продается. Но в Москве вы можете его достать за тридцать-сорок рублей.

Подняв брови, он бросил взгляд на своего партнера. В молчании они глядели друг на друга и, как я понимаю, соображали, как бы им лучше украсть фотоаппарат. Я попал в воровской притон.

Вошедшая Марфа что-то им прошептала.

— Сходи займи у кого-нибудь, — сказал ей малоросс.

— В чем дело? — поинтересовался хормейстер. — У вас теперь нет самовара?

— Нету, Федька, я его продал. За шиллинг и шесть пенсов, а он стоит все двенадцать. Видишь ты, мы переезжаем. Я подумал, раз мы все равно переезжаем, так зачем лишнее трудиться, и продал самовар. Деньги-то легче переносить. А теперь вот, оказывается, мы вовсе и не переезжаем. Пропали десять шиллингов. И не вернуть. Byeda! Ты только подумай.

— Худо, — согласился хормейстер. Малоросс в отчаянии махнул рукой.

— Надо выкупить его обратно, — предложил его товарищ.

— Так я и сделаю. Выкуплю его при первой возможности. Продам что-нибудь и выкуплю.

Он глянул на меня с новым интересом:

— Вам нужна обувка. Я вам продам. Вот, к примеру, эти, — он похлопал себя по голенищам сапог. — Хороши, никто лучше не видывал. А вам их продам за сорок шиллингов.

Я отказался, указав на то, что его сапоги мне малы. То был бесспорный факт, и малоросс согласился, даже не предложив мне померять.

— Ну, ладно, — продолжил он. — Тогда, раз вы путешественник, вам нужны карты. Вот, гляньте, что у меня есть.

Малоросс пошел в другую комнату, вынес оттуда какую-то растрепанную книгу по географии и стал предлагать мне оттуда отдельные карты. Три-четыре карты он определил совершенно неверно. Было ясно, что читать он не умеет, потому что схему июньского звездного неба обозвал картой Греции.

— Цену не скажу, — заманивал он меня, — а какова ваша будет? Держался он по-дружески, как со старым приятелем, но по лицу было заметно, что все легко может перемениться. И, действительно, он предпочел разозлиться, потому что я не покупал его рваные карты, и несколько раз обращался к своему компаньону за поддержкой. Он снова позвал Марфу, велев принести мне постель.

Вы ведь устали.

На это я возразил, что не хотел бы ложиться до чая. Про себя я твердо решил, что ни за что здесь не останусь, хотя бы потому, что принесенный тюфяк был засален, как ни у одного самого грязного мужика. Кроме того, я прекрасно понимал, что, как только я потеряю бдительность и закрою глаза, некоторые мои вещи точно пропадут.

— Дьявол меня подери, — высказался певчий. — Марфа, иди займи где-нибудь самовар или горячей воды принеси, какая разница? Послушайте-ка, — обратился он ко мне, — вам же все равно нужна обувка. Мою вы покупать не хотите, но я сапожник. Сделайте мне заказ.

— Вы же сказали, что вы певчий. Он только отмахнулся:

— Шутки в сторону, я стачаю вам пару за восемь рублей, деньги вперед, это честная сделка.

Я промолчал.

Так вы согласны, — предположил он.

Я отрицательно покачал головой.

Вскоре в комнату вошла кошка — шелудивое создание с одним глазом, другой был когда-то выколот, может, тем же малороссом. Когда я подозвал ее к себе — «кис-кис-кис» — сапожник предложил продать ее за шиллинг.

Самовар так и не появился. Принеся тюфяк, женщина снова уселась к окну, я же еще раз про себя решил, что ни за что не останусь на ночь в этом притоне, и перебирал в уме способы поскорее убраться отсюда. В это время какой-то скрипучий голос крикнул на лестнице: Васька идет.

Пьяницы озабоченно переглянулись, а женщина выбежала из комнаты.

— С чего бы это? — спросил хормейстер.

— Не знаю, — ответил второй, — вроде бы незачем. Он узнал, что здесь этот человек. Хитрый, собака, пронюхал. Слышь, приятель, жандарм сюда идет. Твои сказки здесь не пройдут. Ты лучше скачи в это окно да беги. Я, со своей стороны, не видел поводов для беспокойства.

— Спрячь-ка эту фотографическую машину, — велел мне малоросс. — Или дай я спрячу. Коли он увидит, так возьмет.

Я, разумеется, отказался прятать камеру, они бы ее стянули, потеряли, разбили. Можно сказать, я обрадовался вмешательству, надеялся даже, что жандарм меня арестует, прикажет мне следовать за ним. И тогда я избавлюсь от пьяниц. Полиции же я не боялся, ведь у меня в кармане лежало удостоверение от архангельского губернатора.

Пьянчуги встретили жандарма настороженно.

— Ты чего, Вася, — спрашивал малоросс. — Ты чего заявился? Пропусти-ка с нами водочки!

Вася с серьезностью покачал головой. Он уже не мог быть с ними на дружеской ноге, мог даже принять папироски. Он направился прямиком ко мне, положил мне руку на плечо и важно выговорил:

— Паспорт ваш, сделайте милость. Я вручил ему архангельское письмо. Вася поглядел на него:

— Это что такое? — спросил он. Я объяснил.

— Вам следует пойти со мной в контору исправника. Он вас не задержит.

К чему это? — всполошились двое. — Он ничего плохого не сделал, пусть остается. Мы за него ручаемся.

— Да это так, для формы, — пояснил полицейский.

— Тогда подождите, пока я оденусь, — попросил я. — Мне потребуется время, чтобы все это надеть.

Я указал на портянки и лапти. Он согласился и я, достав из рюкзака чистый воротничок, галстук и английский пиджак, постарался придать себе такой пристойный вид, как только мог, причесался, а уж затем надел обмотки и берестяную обувку.

— Вас продержат с час, не больше, — обратился ко мне малоросс. — Вы возвращайтесь, как раз будете к самовару. Перекинемся в картишки. Вы в преферанс играете, нет? Ну, тогда сыграем в vindt. Вещи можете не брать, оставляйте плащ и камеру, да и мешок у вас тяжелый.