Лариса Черкашина - Пушкин путешествует. От Москвы до Эрзерума Страница 5

«Кто не проклинал станционных смотрителей.?» Однажды пришлось выслушать подобную брань в свой адрес и Александру Сергеевичу. Невольно он оказался в роли. станционного стража, и сыграл ее достойно: с пользой для себя и безымянных спутниц.

«Ух, женка, страшно! – делает “важное признанье” Пушкин в сентябре 1833-го. – Сказать ли тебе словечко, утерпит ли твое сердечко? <…>…На второй станции, где не давали мне лошадей, встретил я некоторую городничиху, едущую с теткой из Москвы к мужу и обижаемую на всех станциях. Она приняла меня (за смотрителя) весьма дурно и нараспев начала меня усовещивать и уговаривать: как вам не стыдно? на что похоже? две тройки стоят на конюшне, а вы мне ни одной со вчерашнего дня не даете. – Право? сказал я и пошел взять эти тройки для себя. Городничиха, видя, что я не смотритель, очень смутилась, начала извиняться и так меня тронула, что я уступил ей одну тройку, на которые она имела всевозможные права, а сам нанял себе другую, т. е. третью, и уехал. <…>

Городничиха и тетка так были восхищены моим рыцарским поступком, что решились от меня не отставать и путешествовать под моим покровительством, на что я великодушно и согласился. Таким образом и доехали мы почти до самого Нижнего – они отстали на 3 или 4 станции – и я теперь свободен и одинок. Ты спросишь: хороша ли городничиха? Вот то-то что не хороша, ангел мой Таша, о том то я и горюю».

Страсти по каретникам

Претерпел Александр Сергеевич не только от станционных смотрителей, но и от каретных дел мастеров. Вот лишь малая толика сетований поэта, известных из его же писем друзьям и жене:

«Мой милый Соболевский – я снова в моей избе. 8 дней был в дороге, сломал два колеса и приехал на перекладных»;

«Вот я и в деревне. Доехал благополучно без всяких замечательных пассажей; самый неприятный анекдот было – то, что сломались у меня колеса, растрясенные другом и благодетелем моим г. Соболевским».

«Мое путешествие было скучно до смерти. Никита Андреевич купил мне бричку, сломавшуюся на первой же станции, – я кое-как починил ее при помощи булавок, – на следующей станции пришлось повторить то же самое – и так далее».

«Я задержан в карантине в Платаве: меня не пропускают, потому что я еду на перекладной; ибо карета моя сломалась».

«Каретник мой плут; взял с меня за починку 500 руб., а в один месяц карета моя хоть брось. Это мне наука: не иметь дела с полуталантами. Фрибелиус или Иохим (петербургские каретные мастера. – Л. Ч.) взяли бы с меня 100 р. лишних, но за то не надули бы меня».

«В Москве пробуду я несколько времени, то есть два или три дня. Коляска требует подправок. Дороги проселочные были скверные; меня насилу тащили шестерней. В Казани буду я около третьего. Оттоле еду в Симбирск».

«Каретник насилу выдал мне мою коляску; нет мне счастия с каретниками».

Меж тем, как сельские циклопыПеред медлительным огнемРоссийским лечат молоткомИзделье легкое Европы,Благословляя колеиИ рвы отеческой земли.

И в «Путешествии из Москвы в Петербург» Пушкин недобрым словом поминает «сельских циклопов»:

«Не знаю, кто из нас, Иван или я, согрешил перед выездом, но путешествие наше было неблагополучно. Проклятая коляска требовала поминутно починки. Кузнецы меня притесняли, рытвины и местами деревянная мостовая совершенно измучили. Целые шесть дней тащился я по несносной дороге и приехал в Петербург полумертвый».

Забрызганный в дороге дальной,Опасно раненый, печальныйКой-как тащится экипаж;Вслед барин молодой хромает…

«Мои приятели смеялись над моей изнеженностию, но я не имею и притязаний на фельдъегерское геройство и, по зимнему пути возвратясь в Москву, с той поры уже никуда не выезжал».

«Мой ямщик»

Сто верст в сутки – такова была обычная скорость езды. Верное средство ее удвоить – дать ямщику на водку: по зимней дороге можно лихо промчаться, минуя до двухсот верст в сутки!

Зато зимы порой холодной,Езда приятна и легка.Как стих без мысли в песне модной —Дорога зимняя гладка.Автомедоны наши бойки,Неутомимы наши тройки…

Автомедон – возничий боевой колесницы Ахилла, храбрейшего из мифических героев, и его боевой товарищ; упоминается в «Илиаде» Гомера как участник похода против Трои. Имя его стало нарицательным для ловкого возницы. А поэт, посмеиваясь, именует так всякого ямщика.

Ямщик сидит на облучкеВ тулупе, в красном кушаке.

Случалось, Пушкину было не до смеха: дважды российские «автомедоны» чуть не лишили его жизни: под Псковом и под Тарутином. Но оба случая – со счастливым исходом.

«Путешествие мое вдвоем с Пушкиным в Петербург было довольно приятно, – свидетельствует Алексей Вульф, – довольно скоро и благополучно, исключая некоторых прижимок от ямщиков. Мы понадеялись на честность их, не брали подорожной, а этим они хотели пользоваться, чтобы взять с нас более».

Бывало, из-за ямщиков поэту приходилось менять намеченный маршрут: «…Стали закладывать мне лошадей – гляжу, нет ямщиков – один слеп, другой пьян и спрятался. Пошумев изо всей мочи, решился я возвратиться и ехать другой дорогой…»

Но на ямщичью братию Пушкин сердца не держал, любил ее за удалую езду! И за песни.

Что-то слышится родноеВ долгих песнях ямщика:То разгулье удалое,То сердечная тоска.

Что ж, как шутливо признавался Александр Сергеевич:

От ямщика до первого поэта,Мы все поем уныло.

«…В течение двадцати лет сряду изъездил я Россию почти по всем направлениям; почти все почтовые тракты мне известны; несколько поколений ямщиков мне знакомы…»

Как согласуется исповедь героя «Станционного смотрителя» со страннической судьбой Пушкина! Но вот имен тех лихих ямщиков, коим так часто вверял свою жизнь русский гений, история не сохранила.

…Путь мой скучен,Дремля смолкнул мой ямщик,Колокольчик однозвучен,Отуманен лунный лик.

«До свиданья, читатель! Ямщик, погоняй!»

Дорожные опасности

«Коляска на бок»

Не в наследственной берлоге,Не средь отческих могил,На большой мне, знать, дорогеУмереть господь судил…

Тот день – 23 ноября 1826 года – выдался для Пушкина несчастливым: по пути из Михайловского в Москву, у села Козырьково, коляска его опрокинулась, и он довольно-таки серьезно пострадал. И всё «из-за отвратительных дорог»!

Коляска на бок. – «Филька, Васька!Кто там? скорей! Вон там коляска.Сейчас везти ее на дворИ барина просить обедать!Да жив ли он?.. беги проведать…»

Бедного путешественника отвезли в Псков, в гостиницу, или трактир, как именовал свое пристанище поэт. Жизненные планы – оказаться в Москве первого декабря – смешал случай. А ведь Пушкин торопился в столицу, «чтобы быть у ног Софи», красавицы Софии Пушкиной, своей дальней-предальней родственницы, и просить ее руки!

Из Пскова летит письмо московскому приятелю Зубкову: «Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как опрокинуть меня; у меня помят бок, болит грудь, и я не могу дышать; от бешенства я играю и проигрываю. Довольно об этом; жду, чтобы мне стало хоть немного лучше, дабы пуститься дальше на почтовых».

«Дорожные жалобы» сменяются то тревогами, то надеждами на скорое счастье: «Жизнь моя, доселе такая кочующая, такая бурная, характер мой – неровный, ревнивый, подозрительный, резкий и слабый одновременно – вот что иногда наводит на меня тягостные раздумья. – Следует ли мне связать с судьбой столь печальной, с таким несчастным характером – судьбу существа, такого нежного, такого прекрасного?.. Бог мой, как она хороша!…Уговори ее, упроси ее… и жени меня».

Тягостные недели в Пскове, и вот наконец-то долгожданный день, четверг 16 декабря, – на почтовых Пушкин мчится в родную Москву. Теперь уж надолго: до мая будущего года!

Московские друзья верят и не верят приезду поэта, даже бьются об заклад друг с другом. Но это чистая правда – в воскресенье Пушкин уже в Первопрестольной! Приезжает – и сразу к Соболевскому, в его дом на Собачьей площадке.

Вот и другое памятное происшествие, случившееся много позже. Так описывает его в дневнике сам Александр Сергеевич: «Отправился (из Москвы. – Л. Ч.)… в Калугу на перекладных, без человека. В Тарутине пьяные ямщики чуть меня не убили. Но я поставил на своем. – “Какие мы разбойники? – говорили мне они. – Нам дана вольность, и поставлен столп нам в честь”».

Стоит пояснить: Тарутино – село в Калужской губернии, неподалеку от Боровска, где в октябре 1812 года русские одержали победу над войсками Наполеона. По ходатайству графа Румянцева, владельца имения, крестьяне его признавались вольнонаемными, они же обязались на свой счет поставить памятник в честь победы. А в биографии поэта славное калужское село могло стать роковым…