Натали Гагарина - Брак по-арабски. Моя невероятная жизнь в Египте Страница 5

Пока мы ели, в кафе вошли какие-то мальчишки, столпились чуть в стороне от нашего столика и спорили о чем-то вполголоса (языка я, конечно, не понимала), поглядывая на нас. А молоденький официант с усердием натирал пустые столики именно рядом с нами. Ему явно очень хотелось слышать, о чем мы говорим.

Я позже поняла, что в Египте всех интересуют иностранцы, особенно женщины, и особенно – такие красотки, как я. Мне тогда и в голову не могло бы прийти, как трудно будет выжить в этой стране и привыкнуть ко всему тому, что зовется мусульманским миром.

Через час мы подъехали к трехэтажному, старинному зданию, располагавшемуся в старой части Каира, которую сами египтяне называли английской. Улица была довольно оживленной – по ней ездило абсолютно все: от повозок до дорогих лимузинов. Тротуар около дома был таким узким, что и одному там было сложно пройти. Улица была отлично освещена, и я смогла заметить необычную и очень красивую архитектуру здания. Однако дом показался мне нелюдимым и пустынным: не светилось ни одного окна.

Алекс позвонил в домофон. Через пару минут внутри послышалось шарканье ног, и тяжелые двери медленно отворились. Швейцар Абдурахман в длинном белом кафтане из плотного тяжелого хлопка, увидев Алекса, расплылся в улыбке. Мужчины заговорили о чем-то по-арабски, обнялись, похлопали друг друга по плечам. Алекс представил меня.

– Здрасьте, – скромно поздоровалась я.

А швейцар, прицокнув языком, ответил: «Мархабан... Мархабан... Ахлян ва сахлян!» Затем с довольным видом подхватил наши чемоданы и потащил их на второй этаж, бормоча что-то по-арабски. Пожелав нам доброй ночи, Абдурахман ушел на свой пост, улыбаясь и продолжая приговаривать что-то одобрительное.

Как только дверь за ним закрылась, мы кинулись в объятия друг друга.

Мы с Алексом расписались в Калининграде всего пару месяцев назад, хотя «встречались» достаточно долго по современным меркам. Никогда прежде мой муж не был таким страстным и яростным в любви, как этой ночью! Мне показалось, что он просто сошел с ума от страсти. Алекс целовал и ласкал меня, будто впервые в жизни. Он шептал мне по-арабски сладкие слова любви, покрывал горячими поцелуями мое тело, не пропуская ни сантиметрика. Сейчас я была только его. Там, в далекой России, я принадлежала семье, маме, той культуре и тем обычаям. А здесь я стала всецело его женщиной. И мой муж наслаждался этим обладанием. Его желание поглощало меня, и я отдавалась любимому мужчине с трепетом и без остатка, повторяя: «Я твоя, Алекс! Я – твоя! Я просто умираю от счастья, как мне хорошо с тобой!»

Утомив друг друга ласками, уставшие от любви и перелета, мы заснули в объятиях волшебной каирской ночи.

Семейные реликвии

Проснувшись к полудню и еще не открыв глаз, я услышала шум. Мне показалось, будто я лежу, голая и расслабленная, в центре городской площади: люди ругались, машины гудели, а солнце чувствовалось даже сквозь веки.

Пришлось открыть глаза. Свет бил в узкие щели закрытых жалюзи и рвался внутрь. Алекс распластался на широкой кровати, ловя остатки сладкого сна.

«Неужели я в Африке? Боже, как же это далеко! – улыбнулась я своим мыслям. – И мамусик мой тоже теперь очень далеко от меня. Как она там без меня?»

И внезапно мир взорвался бешеным воем:

– Алла-а-а-а-а!

– Что это? – закричала я. – Что это, Алекс? Что случилось? Тревога?

– Ничего, – не открывая глаз, сонно пробормотал муж. – Это Каир, детка. Мулла читает дневную молитву. Привыкай, девочка. Так будет всегда.

– Я есть хочу... и пить, – капризно потянулась я. – Будем вставать или поедим в постели?

– Ты же еще ничего не видела, – обняв меня, улыбнулся Алекс. – Сейчас я буду показывать тебе my property, вернее, теперь уже – нашу собственность. Сегодня ты – моя госпожа. Я, как твой раб, все буду делать для тебя: показывать, рассказывать, кормить. А ты будешь запоминать и учиться, как делать правильно.

– Согласна. Алекс, любимый... мой золотой, – шептала я мужу. – Твоя жена не знает, как живут в сказках, и будет очень послушной ученицей. Тут у тебя...

– У нас, – поправил Алекс.

– Тут у нас как-то невероятно красиво, – я села на постели, глядя вверх. – Лепнина, позолота, а какие высокие потолки!

– О, высота стен почти четыре метра, а толщина – ровно метр. Эти дома построены англичанами, вернее их подданными во времена английской колонизации. В Александрии то же самое. Архитектура почти такая же, как в Лондоне тех времен. За столетия колонизаций английский язык передавался египтянами из поколения в поколение, поэтому старшее поколение прекрасно говорит по-английски.

– А у нас Россия тоже более двухсот лет была под татаро-монгольским игом, но русские что-то совсем не говорят на монгольском. По крайней мере, я не слышала от своих бабушек.

Алекс, не одеваясь, повел меня, нагую, осматривать квартиру.

– Погоди, надену что-нибудь, – дернулась я.

– Не надо, – уверил меня муж. – Мы с тобой одни. Жалюзи на окнах закрыты. Жарко. А ты что? Меня стесняешься? Меня? – Он начал тормошить и кружить мое голое тело. – А-а-а?

– Не буду! Не буду! – отбивалась я. – Просто непривычно как-то. И я хочу животик прикрыть.

Я была на пятом месяце беременности, хотя это еще почти не было заметно, в одежде – так точно. Алекс открыл шкаф и достал две длинные белые рубахи.

– Надевай. Это галабия – национальная арабская одежда.

Облачившись в тонкие хлопковые одеяния, мы пошли по квартире.

– Ну, вот, любовь моя, здесь я родился. Эта квартира принадлежит моей матери. Отец умер уже десять лет назад, а мама живет со мной, или, точнее, я с ней.

– А где она? – шепотом спросила я.

– Маму на время моего отсутствия я отвез в Александрию к старшей сестре Ферузе. У нас там большая вилла. Мы с сестрой построили ее на двоих: одна половина ее с семьей, вторая – моя и мамина. Мама в последнее время не может жить одна. За ней нужно постоянно ухаживать, хотя она и говорит, что это лишнее и что она хочет все делать сама. Три года, пока я учился в России, мама была при Ферузе, но теперь она хочет жить у себя дома со мной, потому что я до сих пор ее любимый младший сын. Мама меня обожает.

– А как мне звать ее? – поинтересовалась я.

– Зейнаб.

– Прикольно. Мне нравится.

Из фильмов и книг я знала, что в арабских странах больше ценят сыновей, чем дочерей. Мальчики были всегда желанны и любимы. С самого рождения мальчика в арабской стране учат тому, что женщины никчемны и существуют только для обеспечения его комфорта и удовольствий. Ребенок, подрастая, видит, с каким пренебрежением отец относится к матери и дочерям. Вскоре мальчик начинает презирать всех женщин, что делает дружбу с ними невозможной. Девочки, дочки не ценились; я читала, что в некоторых странах их убивают при рождении.