Григорий Федосеев - Поиск Страница 5

Бесконечно долгим показался людям этот день!

Только под вечер, когда сумрак начал смешиваться с дымным воздухом, отряд наткнулся на небольшой перелесок, отгороженный от пожарища узенькой полоской болота, затянутого троелистом. Обрадовались невероятно. На этом клочке земли, площадью с гектар, люди нашли приют, все необходимое для передышки, а олени — немного ягеля.

Перелесок казался безжизненным — ни зверя, ни птицы, ни комаров. И только ночью, когда отряд тяжело спал у затухшего костра, на мари долго ревела медведица да на заре подходили к перелеску голодные сохатые.

Утро не принесло облегчения.

Огонь вокруг их острова доедал колодник, уходил в торфяные пласты и снова прорывался наружу. Отряд вынужден был отсиживаться в перелеске. Только хороший дождь мог затушить пожар и немного облегчить участь отряда. Но небо оставалось безучастным в беде земли.

После первой же ночи не осталось ни ягеля, ни листвы на кустах. Измученные, пораненные животные голодали и уже не отходили от стоянки.

На третий день пал первый олень. Остальные так ослабли, что не могли уже идти под грузом. Люди впервые со всей остротой почувствовали, как далеко они находятся от жилья.

Виктор Тимофеевич Харьков считал себя полностью ответственным за жизнь всех членов отряда, за сохранность ценнейшего материала, собранного ценой тяжелого труда, он ясно понимал, какая угроза нависла над его людьми. Татьяна, Борис и Абельдин были в тайге новичками и не представляли себе, какие испытания ждут их впереди.

За три последующих дня олени пали. Остался только один, самый старый, Долгая жизнь под вьюком и в упряжке, видимо, сделала его предельно выносливым.

Отряду нельзя было больше оставаться в перелеске. Чего ждать? Дождя все не было. На помощь надеяться не приходилось. И опять со всей остротой встал вопрос — куда идти?

В последний вечер Харьков долго сидел с проводниками над картой, выбирая путь отступления. На восток, за большими марями — горы, но кто знает — свободны ли от пожара проходы к ним? На запад, до первого населенного пункта — Экимчана — сотни километров безлюдной тайги. Ближе всего — поселок на реке Уде, но туда никак не прорваться, путь преграждает пожар.

Харьков предложил двигаться к Экимчану. Однако проводники не знали тех мест, они оба настаивали отступать на восток, к Охотскому морю. Долгое обсуждение к согласию не привело.

Решили разделиться и идти в противоположных направлениях. Отряд — на запад. Проводники — на восток.

Восемнадцатого августа сделали в перелеске лабаз. Сложили в него инструменты, что-то из снаряжения, упряжь, уздечки, словом, все то, что теперь им не было нужно. Груз должен быть выверен до мелочи. Кто знает, как долго протянется их путь. Выдержат ли плечи нагрузку, сдюжит ли обувь, одежда? Виктор Тимофеевич считал, что в среднем они должны преодолевать в день по двадцать километров, тогда через тринадцать дней отряд сможет добраться до реки Селемджи, на которой стоит поселок Экимчан.

Главное — надо было взять с собой весь топографический материал, это важные государственные документы, утратить которые нельзя ни при каких обстоятельствах. На всех взяли один ситцевый полог, маленький брезент, котелок, чайник, топор, карабин и походную мелочь, — без нее в тайге не обойтись. Продовольствия отобрали тридцать килограммов. Но у каждого нашлись еще и личные вещи, казавшиеся необходимыми или дорогими.

— Не хватит хлеба, все равно выбросишь эту ерунду, но тогда уже будет поздно, — говорил Харьков и властью старшего выворачивал и ревизовал рюкзаки.

Договорились с проводниками: кто доберется первым до жилья, немедленно сообщает в штаб экспедиции обо всем случившемся. Оставили запись на затесе лиственницы, вдруг кто-то набредет на этот лабаз.

Первыми покидали перелесок проводники.

За плечами у стариков котомки, в руках посохи, в глазах печаль расставания. Распрощались сердечно.

— Дойдете? Лучше бы шли вы с нами, — сказал Харьков, обнимая сильными руками сразу двух стариков.

— Дойдем. Эвенку сердце подскажет путь, — ответил Топко, — да и умрем тут — не обидно будет, — родная земля. А ты смотри хорошо, там тайга тебе незнакомая, не сбейся…

— Не беспокойся.

— Трудно будет. Шибко долго идти вам. Еды не хватит, а тайга без зверя не подмога, как чум без людей… Пусть злые духи потеряют ваш след!

— Спасибо тебе, Топко, спасибо, Тиманчик! Вам тоже — счастливого пути. Не обижайтесь, что так получилось, что расстаемся.

— Может, так и лучше. Все не пропадем. Кто-нибудь останется. Расскажет. И ты не думай, что старики бросили вас. Лучше кость себе сломать, чем совесть потерять.

— Нет, нет, Топко, вместе все решили, как решили, так и сделаем. Спасибо вам за все!

— Спасибо и тебе. Хорошо жили, хорошо ходили, как братья. Уши много слышали от вас хорошего, живот всегда чуял вашу доброту…

Прощаться всегда грустно, тем более в этих безлюдных обгорелых пустырях. Люди долго смотрели вслед уходящим старикам, пока те не исчезли в дымной пелене.

Отряд остался без проводников, без оленей, остался на тлеющей земле. Путь предстоял долгий. Харьков считал его единственно верным. Только вперед, по марям ли, по тайге ли — все равно, лишь бы вперед, на запад. Он мог бы попытаться настоять на том, чтобы проводники шли с отрядом, однако те сказали — на запад до Экимчана никак не дойдем, старые, совсем слабые, а на восток, может, и выйдем… Мог настоять… Мог решить двигаться со стариками, но не решил, поскольку совсем не верил в правильность этой дороги, Он был поставлен перед выбором и сделал его.

За долгие годы своей работы в тайге Харьков не попадал в столь тяжелое положение, никогда он не поступал столь решительно. Путей для отступления не было.

На что надеялся этот человек?…

— Пора и нам, — сказал Виктор Тимофеевич.

Он ловко забросил за спину тяжелый рюкзак, связал ремешком лямки на груди и, опираясь на посох, посмотрел на запад. Внешне был он, как всегда, спокоен. На смуглом лице, обточенном ветрами, не было морщин, их прятал загар, но когда он смеялся, морщины вдруг появлялись белыми прожилками под глазами, на лбу. В его взгляде, голосе, во всех чертах чувствовался ум и приветливая доброта.

Харьков расправил плечи, выпрямился, готовый покинуть стоянку. Его спутники уже набросили на спины рюкзаки.

Только отряд двинулся, как стал подниматься старый олень. Он все еще был жив. Широко расставив слабые ноги, олень с трудом держал на них отяжелевшее тело. Он смотрел на уходящих людей глазами, полными отчаяния. Люди, к которым он был привязан с ранних лет, которым он преданно служил всю свою жизнь, покидали его, бросали тут одного. Что было в его большой старой голове? Болели старые никогда не заживавшие раны на груди от ременных шлей, свежая боль щемила холку, стертую вьюком, больно и страшно было оставаться одному — старому, мучительно погибающему…