Александра Давид-Неэль - Тайные учения Тибета (сборник) Страница 5

Все же главным источником доходов для всех монахов является отправление религиозных церемоний.

Как известно, чистый буддизм запрещает все религиозные обряды. Ученые ламаисты с готовностью признают собственную бесполезность во всем, что относится к духовному просвещению ближних: последнее достигается только духовной тренировкой (усилием духа). Несмотря на это, большинство из них одобряет некоторые обрядные церемонии, преследующие другие цели, например, — исцеление недугов, материальное благосостояние, подчинение злых духов и руководство душами умерших на том свете.

Отправление погребальных церемоний — основное служение горных монахов в Гималаях. Должна сказать, что они относятся к своим обязанностям очень ревностно, с усердием, даже с удовольствием.

Дело в том, что похоронные обряды включают одно или два пиршества, предлагаемые всей братии монастыря, прихожанином которого он был при жизни. Кроме того, трапа, отправляющие обряды в доме покойника, получают в качестве гонорара подарки деньгами и продуктами. Крестьяне-священнослужители в сиккимских лесных монастырях, как я уже говорила, — бедняки и обычно ведут полуголодный образ жизни. Порой трудно бывает этим дикарям сдержать радостную дрожь при известии о смерти какого-нибудь местного богача, обещающей несколько дней роскошной жизни.

Людям, умудренным опытом, в подобных случаях удается скрывать свои чувства, но простодушие мальчуганов-послушников, стерегущих стада в лесах, бывает очень забавным.

Однажды я села полдничать поблизости от группы монахов-пастушков. Вдруг до нас донеслось тягучее завывание трубы, значительно ослабленное расстоянием.

В мгновение ока занятые игрой мальчишки замерли и насторожились, став неподвижными, внимательными. Снова раздался тот же звук. Дети поняли.

— Похоронные трубы, — сказал один из них.

— Кто-то умер, — заметил другой.

Они замолчали, переглядываясь. Их глаза сияли. Они улыбались друг другу с понимающим видом.

— Будем есть мясо, — пробормотал один из малышей.

Во многих деревнях священнослужитель-ламаист должен выдержать конкуренцию местных колдунов. Эта конкуренция обыкновенно не влечет за собой никакой враждебности. Чаще всего, если каждый из конкурентов верит в собственное искусство, то равным образом он убежден в искусстве соперника. Хотя ламу и почитают больше, чем колдуна бон-по — последователя древней религии туземцев — или же мага нгагс-па , приравниваемого к официальному духовенству, все-таки этих последних считают искуснее лам в отношениях с демонами, вредящими живым людям или душам умерших.

Счастливая случайность помогла мне узнать, каким образом священнодействующий лама извлекает души из тел умерших и направляет их на том свете на путь праведный.

В тот день, возвращаясь с прогулки через лес, я вдруг услышала отрывистый пронзительный звук, не похожий на крик ни одного из известных мне животных. Через несколько минут тот же звук повторился еще два раза. Я пошла потихоньку в том направлении, откуда он доносился.

Вскоре показался шалаш, до тех пор скрытый от меня неровностями почвы. Растянувшись ничком за кустом, я смогла незаметно наблюдать происходившее.

Я увидела двух монахов. Они сидели на земле под деревьями с опущенными долу глазами, в позе глубокой медитации.

— Хик! — закричал один из них необыкновенно пронзительной фистулой. — Хик! — через несколько мгновений повторил другой.

И они продолжали кричать, не разговаривая, не шевелясь, делая между выкриками долгие паузы. Монахи издавали этот вопль с очевидным усилием, как бы поднимая его из самой глубины своей утробы. Через некоторое время один из них поднял руку к своему горлу. Его лицо выражало страдание. Он отвернулся и выплюнул струйку крови.

Его товарищ сказал несколько слов, которые я не расслышала. Ничего не отвечая, монах встал и направился к шалашу. Тогда я заметила у него на темени в шевелюре длинную, торчащую дыбом соломинку. Что означало это украшение?

Пользуясь тем, что один из трапа вошел в шалаш, а другой сидел ко мне спиной, я незаметно удалилась.

Едва завидев Давасандупа, я засыпала его вопросами: что делали эти люди, почему они издавали такой странный звук.

— Этот вопль, — объяснил мне толмач, — ритуальное восклицание. Его издает священнодействующий лама возле только что испустившего дух покойника, чтобы освободить его душу и заставить покинуть тело через отверстие, образуемое на темени в результате магического звукосочетания.

— Только лама, перенявший от опытного учителя умение произносить «хик» с надлежащей интонацией и энергией, может действовать успешно. Совершая обряд перед трупом, он добавляет еще «пхет». После «хик». Но ему нужно очень остерегаться произносить «пхет», когда он только упражняется в исполнении обряда, как те монахи в лесу. Соединение этих двух звукосочетаний влечет за собой необратимое отделение души от тела, и стало быть, если лама произнесет их правильно, он мгновенно умрет. Во время настоящего священнодействия такая опасность ему не угрожает, потому что он выступает от лица покойника, только ссужая ему свой голос. Влиянию магического звукосочетания подвергается не лама, но умерший.

После того как опытный наставник передал ученикам учение извлекать дух из телесной оболочки, им остается только выучиться издавать звук «хик» с правильной интонацией. Эту цель можно считать достигнутой, если воткнутая в голову соломинка стоит прямо и не падает в течение какого угодно времени. И действительно, правильное произношение «хик» образует небольшое отверстие на темени черепа, куда и вставляется соломинка. У мертвеца это отверстие бывает гораздо больше, иногда в него можно даже засунуть мизинец.

Давасандупа очень интересовали вопросы, связанные со смертью и потусторонней жизнью «духов». Через пять или шесть лет после приведенного разговора он закончил перевод одного классического тибетского труда о скитаниях умерших на том свете.

Многие иностранцы, английские чиновники и ученые-ориенталисты пользовались услугами Давасандупа и ценили его таланты. Но все-таки у меня есть веские основания думать, что они никогда не знали его настоящей, весьма многогранной индивидуальности, которую он скрывал очень успешно.

Мой толмач, несомненно, был оккультистом, в некотором смысле даже мистиком. Он искал тайных сношений с дакини [3] и божествами-чудовищами. Все имеющее отношение к таинственному миру невидимого привлекало его чрезвычайно. Он имел также склонность к медиумизму, но, отвлекаемый необходимостью добывать средства к существованию, не мог развивать ее так, как бы ему того хотелось.