Джером Джером - Трое за границей Страница 5

— Да я так, предложил просто, — сообщил Гаррис. — Я и сам не думаю, что мне это тоже подходит. У меня разыгрывается подагра.

— Вот мне, — сказал я, — лучше всего горный воздух. Что скажете насчет похода по Шотландии?

— В Шотландии всегда мокро, — сказал Джордж. — Я был в Шотландии, три недели, в прошлом году, и ни разу не просыхал… Не в том смысле, конечно.

— Вполне сухо в Швейцарии, — заметил Гаррис.

— Если мы отправимся в Швейцарию сами, они этого не перенесут, — возразил я. — Вы знаете, что случилось в прошлый раз. Это должно быть такое место, где тонко воспитанные женщины и дети, по возможности, не выживут. Страна плохих гостиниц и неудобных дорог, где придется вкалывать в поте лица, ругаться… Может быть, голодать…

— Тише, тише, — перебил Джордж. — Не забывай, что я тоже еду.

— Придумал! — воскликнул Гаррис. — Велосипедный поход!

На лице Джорджа отразилось сомнение.

— Значит, постоянно тащиться в гору, — сказал он. — И ветер в лицо.

— Точно так же катиться под горку, — сказал Гаррис. — И ветер в спину.

— Что-то я никогда такого не замечал, — уперся Джордж.

— Лучше велосипедного похода ты все равно ничего не придумаешь, — не отставал Гаррис.

Я был склонен согласиться с ним.

— И я скажу где, — продолжил он. — В Шварцвальде!

— То есть всегда в гору, — сказал Джордж.

— Не всегда, — отозвался Гаррис. — Скажем, две трети. И еще вы кое про что забыли.

Он опасливо оглянулся и снизил голос до шепота.

— Там есть такие маленькие железные дороги, такие фуникулерчики…

Открылась дверь, и показалась миссис Гаррис. Она сказала, что Этельберта уже надевает капор, и что Мюриэль, не дождавшись, продекламировала «Безумное чаепитие» без нас.

— Завтра в четыре в клубе, — шепнул Гаррис мне, вставая.

Поднимаясь по лестнице, я передал это Джорджу.

Глава II

Тонкое дело. — Что могла бы сказать Этельберта. — Что она сказала. — Что сказала Миссис Гаррис. — Что сказали Джорджу мы. — Мы отправляемся в среду. — Джордж предоставляет возможность расширить наш кругозор. — Мы с Гаррисом сомневаемся. — Кто на тандеме трудится больше? — Мнение человека на переднем сидении. — Мнение человека на заднем сидении. — Как Гаррис потерял жену. — Багажный вопрос. — Мудрость покойного дядюшки Поджера. — Начало истории о человеке с сумкой.

С Этельбертой я приступил к делу в этот же вечер. Я начал с того, что стал как бы раздражаться по пустякам. Расчет был такой, что Этельберта на этот счет выскажется. Я это признáю, и отнесу на счет умственного переутомления. Это естественным образом приведет к разговору о моем здоровье вообще, где возникнет очевидная необходимость принять безотлагательные и энергичные меры. Я подумал, что, с известным тактом, даже смогу повернуть дело так, что Этельберта сама предложит мне куда-нибудь съездить. Я представлял, как она скажет:

— Да нет, дорогой. Тебе просто нужно сменить обстановку. Не спорь со мной, и поезжай куда-нибудь, пусть на месяц. Нет, не проси, я с тобой не поеду. Хотя ты бы, конечно, хотел. Общество тебе нужно мужское. Попробуй уговорить Джорджа и Гарриса. Поверь, такой возбудимый мозг, как твой, временами требует передышки от тягот домашних хлопот. Забудь ненадолго о том, что детям нужны уроки музыки, ботинки, велосипеды, настойка ревеня три раза в день… Забудь, что в жизни есть такие вещи как кухарки, обойщики, соседские псы, счета от мясника. Отправляйся в какой-нибудь зеленый уголок планеты, где для тебя все ново и необычно, где твой перетрудившийся ум обретет мир и свежесть идей. Поезжай на простор, и дай мне время соскучиться по тебе, поразмыслить о твоей добродетели, о твоем целомудрии. Ведь когда они постоянно рядом, я, по свойственным человеку качествам, могу позабыть о них — подобно тому, как кто-либо, погрязнув в рутине, теряет внимание к благодати солнца и очарованию луны. Поезжай, и возвращайся отдохнувший душой и телом, человеком светлее и лучше, если только это возможно, чем ты был, уезжая.

Но даже сбываясь, наши желания никогда не являются в том облачении, которого мы желаем. Для начала Этельберта как бы не заметила, что я стал как бы раздражаться по пустякам. Ее внимание пришлось к этому привлекать.

Я сказал:

— Прости, дорогая. Что-то я сегодня себя чувствую не особо.

Она сказала:

— О! Что-то я ничего не заметила. Что случилось?

— Не могу сказать что, — отвечал я. — Но это уже несколько недель, вроде.

— А все этот виски, — покивала Этельберта. — Сам-то его не трогаешь, а вот у Гаррисов… И знаешь ведь, что не переносишь. Тебе вообще много не выпить.

— Это не виски, — отвечал я. — Это гораздо глубже. Подозреваю, это скорее душевное, чем телесное.

— Опять читал свои критические статьи, — произнесла Этельберта уже с бо́льшим сочувствием. — Почему ты меня не послушаешься и не выбросишь их в огонь?

— И не критические статьи, — отвечал я. — В последнее время отзывы были вполне лестные… Один или два.

— Тогда в чем дело? — удивилась Этельберта. — Должна ведь быть какая-нибудь причина?

— А ее нет, — отвечал я. — Вот это и удивительно. Я только могу назвать это чувством странной неуспокоенности, что меня охватило.

Этельберта оглядела меня с выражением, как мне показалось, некоторого любопытства. Но она ничего не сказала, и я продолжил развивать тему сам.

— Эта саднящая монотонность жизни… Эти дни мирного, лишенного событий блаженства… Они пугают.

— Я бы на них ворчать не стала. Могут наступить другие, которые понравятся еще меньше.

— Я так не уверен, — отвечал я. — Могу представить, что в жизни, сплошь исполненной радости, даже боль появляется как желанное разнообразие. Мне иногда интересно, не считают ли святые в раю неизменную безмятежность подчас обузой? Для меня самого жизнь, исполненная бесконечного счастья, не нарушенная ни единой нотой противоречия, начнет превращаться, я ощущаю, в безумие. Полагаю, — продолжал я, — я человек странный. Иногда я почти не пойму себя сам. Бывают моменты, — присовокупил я, — когда я себя ненавижу.

Небольшая речь подобного рода, намекающая на потаенную глубину смутных переживаний, Этельберту часто, бывало, трогала. Сегодня же Этельберта была странным образом неотзывчивой. Насчет рая и его возможного на меня действия она предложила не беспокоиться (заметив, что забегать навстречу несчастью, которое, возможно, никогда не случится, всегда глупо). Насчет же того, что я человек странный, как она полагает, ничего не поделаешь, и что если люди готовы с этим мириться, то и ладно. А от однообразия жизни, присовокупила она, страдает всякий; в этом она мне посочувствует.