Александр Генис - Космополит. Географические фантазии Страница 5

Тут можно читать бесплатно Александр Генис - Космополит. Географические фантазии. Жанр: Приключения / Путешествия и география, год 2014. Так же Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн без регистрации и SMS на сайте «WorldBooks (МирКниг)» или прочесть краткое содержание, предисловие (аннотацию), описание и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.
Александр Генис - Космополит. Географические фантазии

Александр Генис - Космополит. Географические фантазии краткое содержание

Прочтите описание перед тем, как прочитать онлайн книгу «Александр Генис - Космополит. Географические фантазии» бесплатно полную версию:
Александр Генис — писатель, кульуролог, радиоведущий, автор многих книг («Вавилонская башня», «Иван Петрович умер», «Довлатов и окрестности», «Колобок», «Фантики», «Камасутра книжника» и др.), в том числе написанных совместно с Петром Вайлем («60-е: мир советского человека», «Русская кухня в изгнании», «Родная речь», «Американа»).

«Космополит» — лучшая путевая проза А. Гениса, собранная им в один том. Располагаясь в магической зоне между очерком и сновидением, историей и географией, экзотикой и бытом, поэзией и философией, эти опусы помогают всюду быть дома. Но космополит для Гениса — не столько гражданин мира, сколько квартирант Вавилонской башни и абонент Александрийской библиотеки.

«Путешествие, — считает Генис, — опыт самопознания, физическое перемещение с духовными последствиями. Встроив себя в пейзаж, автор его навсегда меняет».

Александр Генис - Космополит. Географические фантазии читать онлайн бесплатно

Александр Генис - Космополит. Географические фантазии - читать книгу онлайн бесплатно, автор Александр Генис

Последний византийский город, Венеция сохранила связь с Римом — и со вторым, и с первым. В ней еще бьется нерв той универсальной античности, которая не снисходила до раздела ойкумены на Восток и Запад. Не потому ли мы и любим ее так истерически, что тут нас стережет второе дно?

— Первое дно, — как объясняют историки, — стало причиной возникновения города, ибо оно спасало Венецию от пришельцев. Ее крепостью была лагуна: для конницы — слишком глубокая, для флота — слишком мелкая.

История становится собой только со второго раза — не когда происходит, а когда в нее играют. Прошлое обретает универсальную ценность в процессе стилизации: каждая культура ищет себе историческую рифму, замыкающую национальный характер в сонет, оперу или роман на манер Вальтера Скотта.

Так немецкие романтики из XIX столетия перекочевали в XVI, назначив его золотым веком тевтонской древности. Обставив ее мейстерзингерами, Дюрером и фахверковыми кварталами, они создали уютный миф, сумевший пережить войну. Щелкунчик в конечном счете победил Гитлера. Франция предпочла XVII столетие, которое в глазах благодарных, особенно иностранных, читателей останется веком мушкетеров. Англия Диккенса и Шерлока Холмса выбрала викторианскую эпоху. Китай — уже на наших глазах — освоил мифотворческий потенциал своих классических династий, обнаружив, что из них получаются самые красивые фильмы.

Но еще задолго до беспринципного постмодернизма проект трансформации сухой хроники в увлекательную беллетристику предложил Константин Леонтьев. «Византия, — писал он, — представляется чем-то сухим, скучным, поповским, даже жалким и подлым, потому что среди русских не нашлось писателя, который посвятил бы ей свой талант».

Вот почему мы можем перечислить Людовиков, но не Константинов, Генрихов, но не Львов. Перепутав империи, мы играли в рыцарей Запада, а не Востока. Пушкин писал про крестоносцев. Даже русский «Годунов» — трагедия шекспировская, как и ее герой — ренессансный самозванец. Что касается славянофилов, то они не писали романов. В результате единственный византийский боевик — «Андрей Рублев». И еще — знаменитая книга Аверинцева. В ней я прочел про константинопольских евнухов.

«Всякое начальство, начиная с императора, — объяснял Аверинцев византийский взгляд на вещи, — не от мира сего. Оскопить ради службы чиновника — значит избавить его от земных соблазнов и уподобить ангелам».

Как раз такие обитатели бюрократического рая густо населяют самое византийское сочинение в мире — «Замок» Кафки. Но наших классиков этот сюжет не волновал. Впрочем, был случай, который мог бы изменить ситуацию. В начале второго тома «Анны Карениной» Вронский встретил товарища по пажескому корпусу Голенищева: «У нас, в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, — начал он длинное, горячее объяснение».

Но мы никогда не узнаем подробностей, которых Томасу Манну хватило бы на тетралогию, потому что Толстого не интересовал предмет и раздражала горячность. «Несчастие, — замечает Вронский, — почти умопомешательство видно было в этом подвижном, довольно красивом лице в то время, как он… продолжал торопливо и горячо высказывать свои мысли». Достоевского, в отличие от Толстого, Византия волновала неистово. Особенно — Константинополь, самая «великолепная точка Европы и земного шара». В «Дневнике писателя» Достоевский требует ее для России. Константинополь должен быть наш, — криком кричит он, словно подпрыгивая от нетерпения.

Стамбул, кажется, манил его, как Крым беспризорников: там тепло, там яблоки. Но зачем Москве Второй Рим, чтобы стать Третьим, я до сих пор не могу понять. И не смогу, если верить архимандриту Джорданвильского монастыря, согласно учению которого концепция Третьего Рима доступна только православным. Но я все же из зависти в нее заглянул.

Империя, — размышлял русско-американский иерей, — может быть только одна, и она — наша. Рим объединил мир, чтобы Христос не отвлекался. С тех пор задача всех преемников кесарей — хранить православное царство, ни с кем не делясь, а главное, ничем не соблазняясь. Поэтому архимандрит благословляет две беды, спасшие русский народ от искушений Запада: татарское иго и «железный занавес». Благодаря им Москва все еще сохраняет надежду стать Третьим Римом, чтобы спасти человечество, послужив ему трамплином к небу.

Безупречность этой византийской логики — в отсутствии исторических разрывов. Не признавая пунктира, она придает прошлому смысл, трактуя обыкновенную историю как священную.

Одержимость бескомпромиссностью этого вектора (отсюда и в вечность) делает последним византийцем Солженицына. Вернувшись домой, он объявил отчизне рецепт спасения от смертельного недуга, диагноз которого был им так красноречиво и мужественно поставлен еще в прежней жизни. «Единственная надежда русских, — сказал Солженицын при большом стечении народа, — в том, что они должны стать воистину христианским народом». Услышав такое, мой друг-философ Пахомов привычно пригорюнился: «Опять нам быть первыми».

Мой Константинополь был слишком долго Стамбулом. К тому же впервые я угодил в него в тот день, когда власть в стране захватила армия. Для турок этот переворот был уже четвертым, но для меня первым, и я решил запечатлеть исторический момент. Военным это не понравилось, и пленку у меня отобрали вместе с камерой.

— Янычары, — громко объяснила мне жена, забыв, что как раз тут этим именем гордятся.

Уйдя от греха подальше, мы отправились в исторический центр, но не увидели его. Между нами и достопримечательностями каждый раз оказывался торгующий коврами мужчина в бордовой феске и белых штиблетах, как у Остапа Бендера. Вспомнив, что тот тоже был турецким подданным, я сдался. С тех пор на стамбульском ковре живет наш кот, а Византию я ищу в дальних окрестностях ее бывшей столицы.

— Знаете, — признался я своему белградскому издателю, — готовясь к балканскому путешествию, я по привычке начал издалека, вызубрив имена византийских императоров и даты великих сражений.

— Напрасно, — хмуро ответил он, — наши руины — недавнего происхождения, к тому же у их автора имя не греческое, а латинское: Пентагон.

Но церкви все-таки были нашими, византийскими. В самую старую нас привезли слушать древний акафист. Нам повезло: исполнять его согласился звезда византийского вокала Павле Аксентиевич, для простоты называвший себя Драгославом. Поскольку выступал он только в храмах, нам пришлось долго ждать, пока отпоют старушку. Зайдя в церковь, иностранцы пугливо отошли в сторону, а свои включились в церемонию. Глядя, как драматург Миливое, страстный поклонник Хармса и Довлатова, истово кладет поклоны, я понял, что церковь и тут на подъеме. Не умея принять участия в службе, я решил скоротать время, подружившись с видным греческим поэтом.

Перейти на страницу:
Вы автор?
Жалоба
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии / Отзывы
    Ничего не найдено.