Георгий Чиж - К неведомым берегам Страница 5

Не раз приходила мысль взять ее с собой. А как быть, если она откажется, сославшись на невозможность оставить без матери малых детей?

Строили корабли на верфи по соседству с Охотском, на знакомой уже реке Урак: здесь было изобилие хорошего корабельного леса. Последние известия оттуда бодрили.

«Зиму, почитай, всю не переставали строить, потому морозов лютых не было, даже пурга докучала мало. К пасхе надеемся все справить. Начинать грузить без вас не полагаем», — писал из Охотска доверенный Григория Ивановича.

Прочитав письмо, Григорий Иванович в изнеможении откинулся на спинку кресла. Наступал момент, которого он так боялся, — решительный разговор с женой.

Держа письмо в руках, он прошел к Наталье Алексеевне. На коленях у нее сидела Дунюшка. Надувая щеки, девочка разбрызгивала во все стороны жидкую кашку и хохотала, нисколько не боясь притворных угроз матери. Стараясь не обнаружить своего волнения, Григорий Иванович бросил письмо на стол и стремительно ушел к себе. Здесь он раскрыл конторские книги, силясь сосредоточиться, но собраться с мыслями не удавалось…

А перед Натальей Алексеевной в это время стояла помогавшая по хозяйству молодая жена лекаря Бритюкова. На имя Бритюковых секретно пришло письмо от Михайлы Сергеевича Голикова, успевшего вскружить Наталье Алексеевне голову заманчивыми перспективами широкой, веселой жизни в Петербурге.

«Думаю и день и ночь только о Вас, — писал он, — без Вас жизни не чаю, а окружающие подозревают — хочу бежать от долгов. Пускай их думают, что хотят, только учредили слежку, чтобы воспрепятствовать моему отъезду. К пасхе рассчитываю быть в Иркутске, если еще не забыла меня, горячо любимая, единственная. В мыслях осыпаю бесконечными поцелуями. Увезу мою единственную!»

Наталья Алексеевна уткнула пылающее лицо в теплый животик подхваченной на руки Дунюшки, но покрасневшие краешки ушей выдавали ее бедовой пройдохе Бритюковой. Не обманула Бритюкову ни возня с плачущей Дунюшкой, ни даже сказанное вслух в сторону: «Вот пристал-то, чудак!..»

Придя в себя, с одним скомканным письмом в кармане, с другим в руке, Наталья Алексеевна прошла к мужу.

— Ну что же, хорошо, — сказала она, кладя охотское письмо на стол, значит, к пасхе нам надо готовиться к выезду… — и, видя изумление в расширенных глазах мужа, спросила: — Что ты на меня уставился?

— Ты сказала, нужно готовиться… нам? — смущенно проговорил Шелихов.

— Неужели ты мог предположить, что я останусь здесь одна без тебя?

Григорий Иванович изумился еще больше и невнятно пролепетал:

— А как же дети?

— Их я пристрою к бабушке… Там им будет хорошо.

Шелихов вскочил и порывисто обнял жену. Ему вдруг стало жалко ее до слез.

— Ну и разодолжила… Ведь ты на островах погибнешь, ты это понимаешь?

— С тобою вместе. Понимаю… А чтоб тебе было понятно, прочти вот, оказала Наталья Алексеевна и протянула мужу скомканное письмо Михайлы Голикова.

— Видишь, — продолжала она, — нельзя мне здесь оставаться… На каждом шагу приходится изворачиваться, играть в любовь. Иначе или пропаду, или твое дело погублю. Кто же защитит? Сама? А от сплетен куда денешься? Ты должен понять: другого выхода у меня нет и быть не может. А суровой жизни, опасностей с тобой не боюсь.

Григорий Иванович не отвечал. Удивленная молчанием мужа, Наталья Алексеевна понизила голос до шепота и, глотая слезы, добавила:

— Ну, а если оставишь — пеняй на себя…

Дружно осуждали знакомые решение Шелихова взять с собой жену.

— Не позволю губить женщину! — стращал его Якоби. — Мало ли чего ты придумаешь!

— Не дело задумал — убьют, каяться будешь, — говорил Иван Ларионович.

Ругали Григория Ивановича в купеческих домах за черствость, осуждали в государственных канцеляриях за рабовладельческие замашки… А он еще никогда не видел свою подругу жизни в таком радостном настроении и любовался ее оживлением.

Шумные проводы за тридцать верст и устроенный на славу пикник перед расставанием закончились тем, что назойливые ухаживатели в пьяном угаре, хохоча, без церемонии обнимали и целовали подпоенную крепкими винами и наливками Наталью Алексеевну. А она беспрестанно смеялась, слабо пытаясь отдернуть руки. Когда же удавалось освободить хоть одну, грозила пальцем перед самым носом зарвавшегося любезника.

Распоясавшаяся компания, держа ее высоко на руках, понесла к приготовленному тарантасу. На глазах потрясенного этим зрелищем мужа Наталья Алексеевна шутя ерошила волосы и пудреные парики поклонников.

— Негодяи! — с сердцем сказал Григорий Иванович, как только лошади двинулись. — Хороша и ты. Смотрел с омерзением… Позор!

— Понравилось? — спокойно спросила Наталья Алексеевна. — А ведь ты собирался было оставить меня здесь одну… Теперь сам видел.

…Три новеньких галиота — «Симеон и Анна», «Три святителя» и «Св. Михаил» — с двумястами смелых людей на борту медленно и осторожно вытягивались из бухты. Было это 16 августа 1783 года. Выйдя на морокой простор, они тотчас одевались белоснежными парусами и один за другим скрывались из глаз.

Григорий Иванович и Наталья Алексеевна, стоя рядом, не сводили глаз с колокольни охотской церкви — оба были охвачены тревожными раздумьями.

Прощание с берегом вызвало у Григория Ивановича горделивые чувства. Он думал: «Я начертал план, компанию, создал капитал, построил эти корабли и сам иду искать новых земель, чтобы вдунуть в них новую жизнь. Вместе со мной плывут две сотни мне доверившихся людей, отдавших мне волю и тяжкий труд, и не только труд, но и жизнь. Велика ответственность, но она становится легче, когда сам человек уверен в своих начинаниях…»

Увы, суровая действительность дала себя почувствовать тут же: резкий противный ветер разбросал корабли по морю. «Три святителя» и «Симеон» приткнулись к первому Курильскому острову и не решались выйти отсюда три недели. Галиот «Михаил» с шестьюдесятью людьми на борту исчез.

Не пришел он и в назначенное на случай разлучения кораблей место Берингов остров, где пришлось зазимовать. С буйными ветрами, снегом, метелями и лютыми морозами пожаловала незваная гостья — цинга.

Люди полегли, как медведи в берлоге, и угрюмо хворали, а спасение было в том, чтобы непрестанно двигаться. Но трудно было заставить людей ходить куда-нибудь по берегу моря на лыжах или в ясные дни — в горы. Это помогало от болезней, но убедить павших духом больных становилось почти невозможным.

Весна и охота принесли облегчение. Пришел и «Михаил». Все оживились, но окрепли только к июлю, и тогда корабли, осторожно переходя от острова к острову, стали пробираться к востоку, до самого крайнего, еще не обжитого Кадьяка…