Денис Урубко - Крутой лед Страница 5

Чувствуя, что если поддамся предательской слабости страха, то сейчас же поверну обратно, я стиснул покрепче зубы, и со злостью полез вверх, беспорядочно расшвыривая комки снега. Когда через пять минут мой взгляд скользнул по вершине пика Маяковского, она была пуста, царапая голой скалой купол неба. Судя по всему, мои друзья начали спуск.

Неспешно набирая высоту по снежному склону, я постепенно приближался к ключевому участку пути. Он постепенно заполнял взгляд и сознание, подавляя своей монументальностью. Это был неширокий ледовый желоб, горловина между двумя скальными массивами, которые вертикальными бастионами вздымались метрах в ста впереди. От взгляда на горловину похолодело бы и более мужественное чем у меня сердце. Там голубела чистая поверхность ледовой стены, более крутой у начала, и слегка выполаживающейся в вышине; мне стало плохо от одного ее вида. Сознание отказывалось воспринимать мысль о попытке преодоления этого хрустального замка, неведомо как держащегося на скалах. Такой лед я впервые видел вблизи, - не абстрактно, с безопасного расстояния, а непосредственно у его начала. Мой взгляд невольно метнулся вправо, туда, куда в обход скального бастиона уходил широкий слегка заснеженный кулуар. Там, по крайней мере, не так страшно. Может быть он выводит на гребень? Или влево, - кажется, там есть шанс пройти. Но здесь!.. Затылок уперся в спину, когда голова, поднимаясь вслед за изумленным взглядом, запрокинулась назад, - здесь у меня нет никаких шансов. Я вдруг ясно увидел себя, судорожно карабкающегося по этой невероятной крутизне. Один, без страховки, уставший от долгого пути, с ненадежным снаряжением... Внезапно я, тот, что лез по горловине, вскрикнул, и в брызгах ледяного крошева сорвался вниз. Плавно, точно в замедленном кино, кувыркаясь в невесомом падении, мое тело с раскинутыми руками, разинутым в немом крике ртом и выпученными глазами скользнуло по глади отвеса, ударилось в неглубокий снег, и уже безжизненное и пустое, едва не задев меня, в ужасе замершего у края бергшрунда, покатилось за перегиб ледника. Слабо заклубился взвихренный снег, и все успокоилось. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я смог отвести взгляд от того места, где исчез мой призрак. Кровь бешено стучала в висках, и сердце колотилось так, словно хотело выпрыгнуть наружу. Я снял рукавицу, и, черпнув горсть снега, прижал ладонь к пламенеющему лбу...

Насколько я помнил описание маршрута, этот ледовый желоб рекомендовалось обходить по скалам слева. По горловине, мол, летят камни и лед, там слишком круто, а скалы же чуть положе, и надежней. Что верно, то верно. Будь у меня крючья, я бы тоже наверняка полез по скалам. Но без страховки там еще опасней, чем на льду, ибо на льду я сам создаю себе точки опоры, а на скале приходится пользоваться только теми, что уже есть. Поэтому я и решил отказаться от этого варианта, и пройти по льду.

Довольно долгое время я пытался успокоиться. Образ падающего тела возникал передо мной, стоило только поднять глаза на ледовую стену, и я в страхе сжимался. Добро бы это был кто-то другой. Так ведь нет! Это был я, я сам, и его взгляд пронзал меня горьким упреком.

В порывах крепнущего ветра закружились снежинки. Начиналась непогода. Долину ледника Орджоникидзе заволакивал туман, и башню "Маяка" тоже начали окутывать щупальца облачности. Я надел шапку, прикрыв стынущие уши. Сейчас не время обращать внимание на капризы природы, мне необходимо вылезти на вершину. Под рукавицы на руки натянул шерстяные перчатки, и до подбородка застегнул молнию анорака. Снова предстоял бергшрунд.

От трещины, петляя то вправо, то влево, я поднялся к краю горловины. Цепочка моих следов словно демонстрировала мои колебания. Мне хотелось пройти горловину, и в то же время было очень боязно соваться на ее неприступный лед. Хотелось обогнуть скалы, и уйти по кулуару вправо, а безумное честолюбие не могло смириться с капитуляцией перед сложностью маршрута. В конце концов гордость победила страх. С правой стороны нижняя крутая часть желоба была менее протяженной из-за натекавшей со скал талой воды, образовавшей панцирь льда, этакие подмостки перед основной сценой. Именно сюда я и решил сунуться. В круговерти сыплющихся снежных хлопьев, замирая от страха, я начал этот кошмарный подъем, который, казалось, уводил прямо в близкое серое небо.

Советский молоток, затупленный о попавший под него камень, уже не входил в лед с прежней легкостью. Каждый удар скалывал из-под его клюва звонкие линзы, и только после трех-четырех попыток мне удавалось вогнать его достаточно прочно. Намахавшиеся за время подъема руки побаливали, а уж о ногах говорить и не приходится, - икры под непрерывной нагрузкой стягивались в тугой комок. Вот я, поднявшись метров на восемь, с трудом вонзил молоток правой руки на метр выше. Подшагнул левой ногой, почувствовав по звуку как ненадежно вошла в склон левая кошка, но перебивать ее не стал. Перенеся вес тела на нее и на правую руку, подтянулся, и поставил правую ногу. Теперь, откинувшись на молотке правой руки, начал извлекать глубоко вонзившийся японский молоток, как вдруг мир перед глазами крутанулся на сто восемьдесят градусов, и я повис на левой руке, судорожно вцепившись в рукоять молотка, спиной к склону. Взору открылась завлекающая пустота внизу. Так вот скользнешь по этой глади, и соберут тебя по частям у самого подножия. “Ну, уж дудки, - подумал я с неожиданной злостью, - не дождетесь!” Левая кошка каким-то чудом уцепилась за лед, и это помогло мне не повернуться так резко, чтобы вырвать удержавшийся в склоне японский молоток. Р-раз! Оттолкнувшись от склона правой рукой, я изо всех сил всадил зажатый в ней ледоруб, одновременно повернувшись лицом к стене. Слава Богу, затупленная сталь на этот раз вошла в лед безукоризненно, а через секунду так же прочно сидели в нем и кошки.

“За все время восхождения я ни разу не был ближе к падению”, - подумал я, и, подтянувшись, коснулся губами холодной стали спасшего меня молотка.

Вскоре склон стал немного положе, не достигая той устрашающей крутизны, что встретилась у его начала. Напряжение, терзавшее меня до срыва, слегка ослабило железную хватку, и мною овладела уверенность, что я одолею в этой тяжелой борьбе. Из-за накопившейся усталости я не мог подниматься достаточно быстро, то и дело давая передышки ногам, но зато и не торопился, тщательно контролировал каждый свой шаг. Снегопад прекратился, и надо мной в разрывах туч показалось синее небо. Гора словно смилостивилась над крохотным существом, карабкающемся по ее склону. Отрешенный ото всех мыслей и чувств я забыл о том, что необходимо было пересечь кулуар влево, туда, где широкая мульда вывела бы меня прямо на вершину. Когда я спохватился, было уже поздно. Поднимаясь прямо вверх, точно заведенный механизм, я подобрался под самые скалы предвершинного гребня, и теперь, чтобы уйти влево, мне надо было чуть приспуститься, а затем долго траверсировать склон над горловиной с постоянным риском улететь в нее. На это у меня не было сил. Мое сознание отказывалось принять мысль о каком-нибудь ином направлении, кроме как путь прямо вверх.