Жюль Верн - Найденыш с погибшей «Цинтии» Страница 5

Через несколько минут доктор уже совсем освоился. Помешивая угли в очаге, куда матушка Катрина успела подбросить сухого топлива, и грея ноги у огня, он вспоминал прошлое, старых знакомых, многие из которых уже умерли, говорил об изменениях, происшедших в стране и в самом Бергене. Он чувствовал себя совсем как дома, и, что удивительно, ему даже удалось вернуть маастеру Герсебому его обычное спокойствие.

В комнату вошла Ванда с деревянным подносом, уставленным блюдечками, и так мило протянула его доктору, что он никак не мог отказаться.

Это были знаменитые норвежские «сноргас» — тонкие кусочки копчёной оленины, селёдки, посыпанной красным перцем, ломтики чёрного хлеба, острого сыра и другие пряности, которые едят в любое время для возбуждения аппетита.

Сноргас так хорошо отвечал своему назначению, что доктор, который попробовал это кушанье сначала только из вежливости, теперь уже был в состоянии оказать честь хозяйке дома, отведав варенья из шелковицы, которым славилась матушка Катрина, а для утоления жажды ему понадобилось не менее семи — восьми чашек чая без сахара.

Маастер Герсебом поставил на стол глиняный кувшин с превосходным «скидем» — голландской водкой, которая досталась ему от одного покупателя-голландца. Затем, когда ужин был окончен, доктор принял из рук хозяина огромную трубку, набил её табаком и закурил, ко всеобщему удовольствию.

Нечего и говорить, что лёд был сломлен, и доктору стало казаться, что он давно уже находится в этом доме как член семьи. Оживлённая беседа, шутки и смех были прерваны десятью ударами старых стенных часов в футляре из полированного дерева.

— Уже поздно, дорогие друзья, — сказал доктор. — Если детям пора отправляться спать, то мы сможем поговорить с вами о серьёзных делах.

По знаку Катрины Отто, Эрик и Ванда пожелали всем спокойной ночи и немедленно удалились.

— Вы, наверное, удивлены моему вторжению, — продолжал доктор после минутного молчания, устремив проницательный взгляд на маастера Герсебома.

— Мы всегда рады гостю, — серьёзно ответил рыбак.

— О, я знаю, Нороэ всегда славился гостеприимством!.. И все же вы, наверное, подумали, что я неспроста пришёл к вам, покинув в этот вечер моего старого друга Маляриуса. Бьюсь об заклад, что матушка Герсебом даже кое-что подозревает на этот счёт.

— Мы узнаем об этом, когда вы нам сами расскажете, — заметила дипломатично славная женщина.

— Итак, — вздохнул доктор, — если вы не хотите помочь, то мне самому придётся приступить к делу. Ваш сын Эрик незаурядный ребёнок, маастер Герсебом.

— Я на него не жалуюсь, — ответил рыбак.

— Для своего возраста он очень умён и образован, — продолжал доктор. — Я проверял сегодня в школе его знания и был поражён его необычными способностями к наукам и умению мыслить. Я был также удивлён, узнав его имя, так как он на вас совсем не похож и сильно отличается от местных детей.

Рыбак и его жена слушали молча и внимательно.

— Короче говоря, — продолжал доктор с некоторым нетерпением, — этот мальчик меня не только занимает, но и серьёзно интересует. Я беседовал о нем с Маляриусом и узнал от него, что он не родной ваш сын, что он попал сюда после кораблекрушения, что вы его подобрали, воспитали, усыновили и даже дали ему своё имя. Все это так, — не правда ли?

— Да, господин доктор, — серьёзно ответил Герсебом.

— Если он не наш сын по крови, то всё равно мы его любим всем сердцем! — воскликнула Катрина. Её губы задрожали и на глаза навернулись слезы.

— Мы не делаем никакого различия между ним и нашими Отто и Вандой, и даже никогда об этом не вспоминаем.

— Такие чувства делают вам обоим честь, — сказал доктор, растроганный волнением доброй женщины. — Но я попрошу вас, друзья мои, рассказать мне всю историю этого ребёнка. Я специально к вам пришёл, чтобы узнать её и, поверьте мне, желаю ему самого лучшего.

Почёсывая за ухом, рыбак, казалось, колебался, но видя, что доктор с нетерпением ожидает его рассказа, наконец решился и приступил к делу:

— Все так и есть, как вам говорили, и ребёнок действительно не наш сын, — сказал он как бы с сожалением. — Вот уже скоро двенадцать лет с того памятного дня, как я отправился рыбачить по ту сторону острова, который прикрывает выход из фьорда в открытое море. Вы же знаете, за этим островком тянется песчаная отмель и треска там водится в изобилии. После хорошего улова я снимал свои последние снасти и собирался поднять парус, когда моё внимание привлёк плывущий по волнам какой-то белый предмет, освещённый лучами заходящего солнца. Море было спокойно, и я не торопился домой. Вместо того, чтобы повернуть лодку к Нороэ, я направил её из любопытства на этот белый предмет.

Минут через десять я поравнялся с ним. Оказалось, что с наступающим приливом к берегу приближалась маленькая колыбель из ивовых прутьев, покрытая муслиновой накидкой и крепко привязанная к спасательному кругу. Я приблизился к нему с большим волнением. Схватив круг, я вытянул его из воды и заметил тогда в колыбели несчастного младенца семи — восьми месяцев. Малютка спал крепким сном. Он был бледненький и посинел от холода, но, казалось, не слишком пострадал от такого необычного и опасного путешествия. Об этом можно было судить, когда он начал кричать во весь голос, почувствовав, что волны больше его не укачивают. У нас уже в это время был Отто, и я умел обращаться с такими малышами. Я поспешил сделать соску из тряпки, обмакнул её в водку, разведённую водой, и сунул ему в рот. Он тотчас же замолчал и, казалось, принял это подкрепляющее средство с большим удовольствием. Но я знал, что надолго ему этого не хватит, и быстро вернулся в Нороэ. Разумеется, люльку я отвязал и поставил в лодку у своих ног. Не выпуская из рук шкот[12] от паруса, я смотрел на этого младенца и спрашивал себя, — откуда он взялся? Без сомнения, он мог попасть сюда с корабля, потерпевшего крушение. Ночью море было неспокойное, свирепствовал ураган. Но какое стечение обстоятельств помешало ребёнку избежать участи его родных? Кому пришло в голову привязать его к спасательному кругу? Много ли часов провёл он на волнах? Что сталось с его отцом, матерью и со всеми, кому он был дорог? Сколько вопросов должны были навсегда остаться без ответа, — ведь бедный малютка ничего не мог объяснить. Коротко говоря, не прошло и получаса, как я был дома и вручил мою находку Катрине. Тогда мы держали корову, которая и стала кормилицей малыша. Напившись вволю молока и обогревшись у огня, он стал таким хорошеньким, розовеньким и так мило улыбался, что, честное слово, мы его сразу же полюбили, как своего собственного сына. Вот и весь рассказ! Мы его выходили, оставили у себя и никогда не делаем различия между ним и нашими двумя детьми. Не правда ли, жена? — добавил маастер Герсебом, оборачиваясь к Катрине.