Герман Мелвилл - ОМУ Страница 5

Доктор Долговязый Дух, вручив письменное заявление об отказе от должности судового врача, объявил себя пассажиром, следующим в Сидней, и ко всему относился совершенно беззаботно. Что касается команды, то те, кто был болен, казались изумительно довольными для людей в их положении, а остальным и горя было мало, что на судне царит всеобщая распущенность, и никто не думал о завтрашнем дне.

Провизия на «Джулии» была отвратительна. Когда открывали бочку со свининой, мясо имело такой вид, словно его сохраняли в ржавчине, и от него воняло, как от протухшего рагу. Говядина была еще хуже: волокнистая масса цвета красного дерева, такая жесткая и безвкусная, что я почти поверил рассказу кока о том, как в одной бочке из рассола выловили лошадиное копыто вместе с подковой. Немногим лучше были и сухари; почти все они раскрошились на мелкие, твердые, как кремень, кусочки, сплошь источенные — словно черви, обычно заводящиеся в этом продукте питания во время продолжительных плаваний в тропиках, пробуравив отверстие в поисках пищи для себя, вылезли с противоположной стороны, ничего не обнаружив.

Из того, что моряки называют «приварком», у нас было лишь немногое. «Чай», впрочем, имелся в изобилии. Осмелюсь, однако, утверждать, что ни одна фирма, торгующая с Китаем, никогда его не привозила. Кроме того, через день нам давали блюдо, именуемое матросами «баландой», — суп из крупного гороха, который отполировался, как галька, перекатываясь в тепловатой воде.

Впоследствии мне рассказали, что все наше продовольствие судовладельцы закупили на аукционной распродаже забракованных запасов морского ведомства в Сиднее.

Но, несмотря на водянистость первого блюда и чересчур соленый вкус говядины и свинины, матросы на «Джулии» могли бы сносно питаться, если бы у них имелась какая-нибудь дополнительная еда — несколько картофелин, ямс[13] или банан. Но ничего этого не было. Зато было нечто другое, по мнению матросов, вполне искупавшее все недостатки: им регулярно выдавали писко.

Покажется, пожалуй, странным, что при таком положении дел капитан предпочитал держаться подальше от земли. Говоря по правде, он просто опасался потерять остатки команды, которая разбежалась бы, очутись «Джулия» в гавани. Капитан и теперь боялся, как бы, зайдя в какую-нибудь бухту у неизведанных берегов, он в один прекрасный день не оказался стоящим на якоре, который некому будет поднять.

В открытом море здравомыслящие офицеры могут держать до известной степени в руках самых недисциплинированных матросов, но совладать с ними становится трудно, как только судно окажется в кабельтове от берега. Именно поэтому многие китобойцы, плавающие в Южных морях, по восемнадцать-двадцать месяцев подряд не бросают якоря. Когда появляется необходимость в свежей провизии, они подходят к ближайшей земле, ложатся в дрейф на расстоянии восьми или десяти миль от нее и посылают на берег шлюпку для торговли. Команда на такого рода судах состоит в основном из отребья всех национальностей и мастей, нанятого в не подвластных никаким законам портах, расположенных на Испанском Большом пути,[14] а также из туземцев-островитян. Ими можно управлять, как рабами на галерах, только при помощи плети и цепей. Офицеры ходят среди них вооруженные кинжалом и пистолетом, держа оружие не на виду, но всегда под рукой.

Среди членов нашего экипажа было немало людей такого пошиба; но как ни буйно они подчас вели себя, напористая энергия пьяницы Джермина была как раз тем, что могло держать их в состоянии ворчливого повиновения. В критический момент Джермин врывался в толпу матросов, нанося направо и налево град ударов ногами и руками и вызывая «всеобщую сенсацию». Как уже упоминалось, матросы с большим добродушием относились к своему сокрушительному начальству. Трезвый, сдержанный, не забывающий собственного достоинства офицер ничего не смог бы с ними поделать: такая компания выбросила бы его за борт вместе с его достоинством.

При сложившихся обстоятельствах капитану не оставалось другого выхода, как держаться в открытом море. К тому же он не терял надежды, что больные матросы из его экипажа и он сам вскоре поправятся; а тогда, кто знает, не посчастливится ли нам в дальнейшем по части промысла? Во всяком случае, в то время, когда я попал на судно, ходили слухи, что капитан Гай твердо решил наверстать упущенное и в самый кратчайший срок загрузить судно китовым жиром.

С такими планами мы держали теперь курс на Хайтайху, деревушку на Санта-Кристине,[15] одном из Маркизских островов (названном так Менданьей[16]), с целью заполучить восьмерых матросов, несколько недель назад покинувших там «Джулию». Предполагалось, что к этому времени они уже достаточно нагулялись и будут рады вернуться к своим обязанностям.

Итак, распустив все паруса и заигрывая с теплым ветром, мы неслись к Хайтайху, скользя вверх и вниз по пологим ленивым валам, между тем как бониты и тунцы резвились вокруг нас.

Глава 4

Происшествие в кубрике

Не прошло и суток с тех пор, как я очутился на судне, когда разыгралась сцена, которая при всем своем безобразии была настолько характерна для положения дел на «Джулии», что я не могу ее не описать.

Впрочем, сначала надо рассказать об одном из матросов, отличавшемся исключительным уродством и в насмешку прозванном «Красавцем». Он состоял у нас корабельным плотником, а потому его иногда величали также прозвищем «Стружка». Этот человек был не просто уродлив, он был симметрично безобразен; обладая столь непривлекательной наружностью, Красавец имел и отвратительный характер. Нельзя было его, однако, за это упрекнуть: такая внешность ожесточила его сердце. Джермин и Красавец были все время на ножах. Дело в том, что плотник был единственным человеком на судне, над которым старший помощник никогда не мог решительно взять верх; поэтому-то он и имел против него зуб. А Красавец гордился тем, что, как мы вскоре увидим, не стеснялся в выражениях, когда разговаривал со старшим помощником.

…Под вечер надо было что-то сделать на палубе, а плотника, входившего в состав вахты, не оказалось на месте.

— Где этот лодырь Стружка? — заорал Джермин в люк кубрика.

— Если вам это так хочется знать, то я здесь внизу, отдыхаю на сундуке, — самолично ответил наш молодчик, спокойно вынимая трубку изо рта.

Такая дерзость привела вспыльчивого маленького помощника в дикую ярость; но Красавец молчал, с невозмутимым спокойствием попыхивая трубкой. Тут следует упомянуть, что ни один благоразумный офицер никогда не решится, каким вызывающим ни было бы поведение матросов, спуститься в судовой кубрик с враждебным визитом. Если ему нужен кто-нибудь, находящийся там и отказывающийся выйти на палубу, что же, ему приходится терпеливо ждать, пока матрос не соблаговолит явиться. Причина этому следующая. В кубрике очень темно, и нет ничего проще, как ударить спускающегося по голове, не успеет тот и глазом моргнуть, тем более, различить, кто это сделал.