Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев Страница 52

– Вы несколько лет провели в Киргизии на высокогорной метеостанции. Чему вас научили горы?

– Одиночеству в хорошем смысле. Уединенности.

– Вы как-то сказали, что в горах, на вершине ничего нет. Зачем же туда идти?

– А туда идут обычно ради преодоления – там пустота.

– Как пустота? Красота же неописуемая! Внизу не увидишь такой красоты. Даже на альпийских лугах она уже не такая, как на горной вершине. Стоит только пересечь ту границу, за которой начинаются только камни и снег, как в этой красоте возникает что-то бесчеловечное, но это не пустота, а как раз наоборот – то, что тебя завораживает и привлекает. Может, ты и идешь за ощущением этой бесчеловечной красоты. Вы чувствовали что-то подобное в горах, на склонах?

– Когда ты говоришь о бесчеловечности, это очень точно. Там полная отстраненность. Громыхающая тишина. И звери-то там редко, и в этой тишине понимаешь, что человек все-таки нуждается в социуме. В горах ему неуютно. Те миры, которые там живут, в этой бесчеловечности, они так глубоко дышат, так странно существуют – не нашей суетой… Сама природа к нам настолько никакая! Мы ее очеловечиваем: березки, сосенки, – а она молчит, и это молчание и есть по сути настоящая жизнь. Это вечность вообще.

– Тогда я хочу повторить вопрос – что есть царство божие? Искусство должно что-нибудь проповедовать?

– Нет, не должно.

– А мораль, нравственность?

– Они должны сами родиться в человеке, а не так, как пластырем взяли и прилепили. Они на нем будут держаться, как костюм. Следуя нравственным нормативам, установкам, человек может построить себе бога. Когда он героически что-то добывает, преодолевает, он тоже строит себе бога, и это будет царство, но эту данность он делает себе сам, а когда человек отрицает самого себя, он приходит к себе… к другому самому себе!

– К какому другому себе? Вы опять все запутали!

– Погоди-погоди! Он приходит к Создателю! Человек все равно не сам себя создал. Через покаяние, самоотрешение от той гадкости, испорченности, которая в нем существует, он приведет себя к той первичной искре, которая заложила его как жизнь.

ГОРОД-ЗАГАДКА, ИЛИ 1000 ИСТОРИЙ. БЛОК 2

Бабка Силантьиха

Дед, выросший в деревне Третьяково Тейковского района Ивановской области – ныне нежилой (я имею в виду деревню), обычно рассказывал две истории.

Первая – про книгу «Черная магия», которую прятала у себя на чердаке бабка Силантьиха.

Никто никогда этой книги в глаза не видел, и сама Силантьиха ни разу о ней никому не обмолвилась, но тем сильнее думалось, что книга у нее и старуха помалкивает, а не просто молчит.

Бабка рано овдовела, детей у нее не было, и жила она одна – сводила бородавки надрезанной луковицей, заговаривала грыжу, отшептывала радикулит – все, как обычно такими вот бабками в глубинке и делалось.

Она и читать-то, похоже, не умела, даже букв не знала, а спроси хоть Якурку, хоть дядю Мишу Баранова: «У кого Черная Книга?» – все без сомнения покажут на бревенчатый Силантьихин пятистенок. И можно, конечно, разумно возражать: мол, она же неграмотная, зачем ей книга? – на тебя посмотрят с удивлением и сочувствием, как на дурачка: «Да кто ж ее читает? – такая книга…»

Когда бабка умерла и дом заколотили, мой дед с пацанами – было им по десять-двенадцать лет, еще перед войной, – набравшись смелости, однажды полезли к старухе на чердак, но кроме груды деревянной рухляди, осиных гнезд, прилепившихся к балкам, и рассыпанных листьев засушенной мать-мачехи ничего не нашли.

Ефим Скородумов

Вторая история – про Юшку-разбойника.

Был такой мятежник и анархист, атаман «зеленой армии», дезертир и уголовник, который оставил по себе славу местного Робин Гуда.

Легенда гласит, что, когда в село Аньково прибыл отряд комиссаров продразверстки, посланный затем, чтоб забрать у крестьян зерновые запасы, Ефим Скородумов (впоследствии Юшка) засел на колокольне с ручным пулеметом и в решающий момент полоснул сверху очередью, разогнав коммунистов, а кого-то и пристрелив.

Путь в нормальную жизнь для Юшки был отрезан, и он с десятком таких же, как сам, недовольных режимом подался в леса.

Борьба с большевиками сделала его народным героем. Ему помогали окрестные крестьяне, укрывая его, оповещая об облавах и помогая сбыть «коммунистическое» имущество, награбленное Юшкой.

За три с лишним года банда вконец одичала и деградировала. В пьяной ссоре Юшка был ранен своим же сообщником в ногу и плечо, по поддельным документам его отправили в московский госпиталь, и там-то его сцапали органы ЧК – по доносу предателя. Юшка умер в тюрьме, не дождавшись приговора.

Дед говорил о нем с той же интонацией, как о Ваське Чапаеве – своем тезке-начдиве, который махал шашкой по всему Уралу (такие примеры надолго застревают в памяти у мальчишек).

Еще будучи школьником, дед как-то отправился в лес за орехами и случайно наткнулся на Юшкин схрон-землянку – давно уже заброшенную, обшитую тесом подземную берлогу. Время было позднее, до родной деревни путь лежал неблизкий, и в какое-то мгновение с ревом накинулась затяжная гроза, грозившая белыми царапинами молний. Дед решил заночевать в землянке.

Он был уже не настолько маленьким, чтоб бояться призраков, однако, укладываясь на грубо сколоченные деревянные нары, сделался жертвой взыгравшей фантазии, которая ударила его, как лошадь копытом. Деду взмерещилось, что если он сейчас заснет на этом разбойничьем ложе, то сам проснется Юшкой-разбойником – нечесаным, страшным, с ножом за поясом и пулеметными лентами через плечо, – и родная мать его не узнает, а кинется на грудь с кулаками, и воплями, и горючими слезами: «А где же мой Вася? Что ты с ним сделал? Куда его дел?!»

Дед глаз не сомкнул, а ни свет ни заря унес оттуда ноги, радуясь тому, что легко отделался. Ему было невдомек, что много лет спустя Юшкой-разбойником проснется его внук и сам напишет книгу «Черная магия», которую не нашли у старухи Силантьихи.

История о Шептове

Шептов был болен странной болезнью – неизлечимой, – он не мог любить людей. Разве только в особенные, щемящие моменты, когда другой человек ощутимо страдает, – тогда да, в нем что-то поворачивалось, и он начинал помогать и суетиться, разгребать ситуацию, как завал на дороге. А любовь тут ни при чем. Его бы воля – он бы всех отправил в космос покорять очередную неукротимую планету.

Но он себя мерил. Я с ним общался почти без неудобств – мне