Жюль Верн - Малыш Страница 6

— Несколько детей больны довольно серьезно, — заметил доктор. — Примите меры к тому, чтобы они не простудились во время переноски…

— Да, да!.. Будьте спокойны, — ответил небрежно О'Бодкинс. — Когда их здесь нет, то и мне нет до них никакого дела, лишь бы книги мои были в порядке…

— Если они и не выживут, — заметил доктор, беря свою шляпу и палку, то потеря, я думаю, будет невелика…

— Согласен, — ответил О'Бодкинс. — Я запишу их в столбец умерших, и счеты с ними будут покончены, потому что раз итог подведен, то и жаловаться не на что.

И доктор ушел, пожав руку своему собеседнику.

О'Бодкинс был директором Ragged school в маленьком городке Галуее, расположенном на берегу залива, в местности того же названия, на юго-западе Коннаутской провинции. Это единственная провинция, в которой католикам разрешено иметь поземельные владения и в которой, как и в Мюнстере, английское правительство старается всячески притеснять ирландцев неангликанской церкви.

Всем известен этот тип оригиналов, к которому принадлежал О'Бодкинс и который не может быть назван приятным типом человеческого рода. Маленький, толстый, он был одним из тех холостяков, у которых никогда не было молодости и никогда не будет старости, людей, остающихся всегда теми, что они есть, украшенных никогда не седеющими волосами, точно уже родившихся с золотыми очками, которые следовало не снимать с них и в гробу, людей не знавших никогда ни жизненных невзгод, ни семейной заботы, имеющих сердца лишь постольку, поскольку это необходимо для существования и никогда не тревожимых ни любовью, ни дружбой, ни жалостью, ни симпатией. О'Бодкинс — одно из тех существ, которые ни добры и ни злы, проводят всю жизнь, не сделав ни одного доброго поступка, но и не причинив большого зла, и которые никогда не бывают несчастны — даже несчастьем других.

Таков был О'Бодкинс, и, мы должны сознаться, он подходил как нельзя более для должности директора школы, подобной Ragged school.

Ragged school — это школа оборванцев. О'Бодкинсу помогала старая курильщица тетка Крисе, вечно с трубкой во рту, да еще бывший пансионер школы, шестнадцатилетний Грин. Этот бедный малый с добрыми лицом и глазами, с немного вздернутым носом, характерной чертой ирландца, был гораздо лучше трех четвертей всех несчастных, собранных в этой школе-лазарете.

Оборванцы были по большей части или сироты, или дети, покинутые родителями, которых они не помнили, родившиеся среди грязи и греха, подобранные часто на улицах и дорогах, куда они, несомненно, вернутся в зрелом возрасте. Это поистине отбросы общества.

Какой нравственный упадок наблюдается среди этих детей, обещающих в будущем превратиться в уродов! Действительно, что порядочного могло произойти из случайного уличного посева?

В галуейской школе около тридцати детей в возрасте от трех лет до двенадцати, вечно в лохмотьях, вечно голодных, питающихся лишь объедками. Многие из них болели, как мы имели уже случай в том убедиться, и среди них наблюдался большой процент смертности, что, впрочем, не было большой потерей, если верить словам доктора.

И он прав, если никакие старания, никакие нравственные воздействия не могут помешать этим детям сделаться со временем негодяями. Но в этих некрасивых оболочках все же есть душа, и при ином воспитании, при самоотверженном уходе она, может быть, раскрылась бы для семян добра. Во всяком случае, Для воспитания несчастных существ нужны были совсем другие руководители, чем такой манекен, как О'Бодкинс, тип, впрочем, весьма распространенный среди нуждающихся классов Ирландии.

Наш Малыш был в Ragged school моложе всех. Ему не было четырех с половиной лет. Бедный ребенок! Можно было бы смело выставить на его лбу надпись: неудачник. Перенести все то, что он перенес от Торнпиппа, изображая какую-то вращающуюся мельницу, освободиться от своего палача благодаря нескольким добрым душам, встретившимся в Уестпорте, и лишь для того, чтобы быть одним из учеников шлуейской Ragged school! А когда он из нее выйдет, не будет ли тогда еще хуже?..

Конечно, это было весьма хорошее побуждение, под влиянием которого священник отнял несчастного ребенка у его мучителя. После долгих, тщетных розысков пришлось, однако, отказаться от надежды открыть происхождение ребенка. Тот помнил только одно: что жил у какой-то злой женщины, что была еще маленькая девочка, которая его иногда целовала, а другая девочка умерла… Где это было? Он не знал. Был ли он брошен родителями или его у них украли? Этого никто не мог сказать.

С тех пор как его подобрали в Уестпорте, он находил приют то в одном, то в другом доме. Имя Малыш так за ним и осталось. Где жил неделю, а где и две. Приход не был богат, и немало несчастных существовало за его счет; если бы в приходе был приют для бедных, то, конечно, малютка был бы помещен туда. Но никакого приюта не было, и его отправили в Ragged school.

Итак, Малыш находился уже девять месяцев на попечении старой, одуревшей Крисе, бедного, покорного судьбе Грипа и О'Бодкинса, этой живой машины, регистрирующей приходы и расходы школы. И все же он сумел устоять против столь гибельных влияний. Его имя еще не красовалось в большой директорской книге в рубриках: корь, скарлатина и другие детские болезни, — иначе счеты с ним были бы уже давно сведены… и приведены к общему итогу — большой братской могиле, предназначенной галуейским оборванцам.

Но если относительно здоровья можно было не бояться за него, то нельзя было сказать того же о его нравственном развитии. Сможет ли он устоять, находясь в постоянном соприкосновении с этими «rogues», как говорят англичане, среди этих плутов, порочных до мозга костей, детей, которые происходят неизвестно откуда и родители которых были по большей части каторжники или даже казненные преступники? Между ними был даже один, мать которого «отсиживала» на острове Норфолк, в австралийских морях, а отец, приговоренный к смерти за убийство, окончил существование в Ньюгетской тюрьме от руки знаменитого палача Берри.

Этого мальчика звали Каркер. В двенадцать лет он казался уже предназначенным следовать по стопам родителей. Нет ничего удивительного, что среди этого ужасного сброда он пользовался авторитетом; будучи развращен сам, он развращал других, имел поклонников и союзников, был всегда во главе самых злых, готовый на какую-нибудь мерзость, в ожидании «настоящих» преступлений, когда наконец школа выкинет его на большую дорогу.

Малыш питал к Каркеру непреодолимое отвращение, однако смотря на него с изумлением. Посудите сами, ведь он был сыном повешенного!

Школы эти вообще непохожи на современные учебные заведения, где даже воздух распределен с математическим расчетом по числу учеников. Здесь солома заменяет постель, которая не требует никаких забот, так как ее даже никогда не переворачивают. Что касается столовой, то к чему она, когда пищей служат только хлебные корки да картофель? Учебная часть находится в полном ведении О'Бодкинса. Он должен был учить чтению, письму и арифметике, но не нашлось бы и десятка из всех его учеников, которые, пробыв несколько лет в школе, были бы в состоянии прочесть вывеску. Малыш, хотя и был самым младшим, выделялся среди товарищей любовью к науке, за что на него сыпалось немало насмешек. Как грустно, и как велика общественная ответственность, когда ум, ищущий познаний, остается без образования! Почем знать, сколько теряется при бездействии молодого мозга, в который природа вложила, может быть, добрые семена?..