Александр Большаков - За столпами Геракла Страница 6

Точка зрения, согласно которой античное название острова происходит от canna (тростник, камыш), беспочвенна. Нет оснований сомневаться, что Канария Плиния Старшего — Собачий остров, получивший свое название от латинского canes, canis (собака). Плиний в приведенном выше отрывке недвусмысленно объясняет этимологию этого топонима. Любопытно, что в книге V (§ 15) «Естественной истории» ученый говорит о племени, проживающем на территории северо-западной Африки: их называют «канариями, потому что они, как и собаки, поедают часть внутренностей диких животных».

Связь наименования одного из островов с собакой прежде всего мотивирована ее реальным присутствием на архипелаге. Кроме того, интересно отметить, что роль собаки в культурной символике Восточного Средиземноморья и Северной Африки в древности была очень значительна. На Крите и у гарамантов собака включалась в круг атрибутики вождевой, царской власти. Этот факт позволяет предполагать вероятность культурных контактов Канар с этими регионами уже во II тысячелетии до п. э. Забегая вперед, добавим здесь же, что косвенным аргументом в пользу этих контактов является также факт обнаружения на архипелаге мумий собак, свидетельствующий об их важной сакральной роли. У древних эгейцев и ливо-берберов собака занимала значительное место в сакральных ритуалах.

Средневековые хронисты, следуя античной традиции, также интерпретировали название центрального острова, а затем и архипелага как Собачьих. Однако уже в XV столетии это значение начинает стираться, особенно в бытовом употреблении. В XVIII веке в Европе получает широкое распространение вывезенная ранее с Канар зелененькая птичка. За островами прочно закрепляется значение Птичьи: не canino (собачий), но canoro мелодичный, благозвучный (о пении птиц). Подобная этимология топонима настолько закрепилась в быту, что в нашем столетии разъяснения появлялись и на страницах печати. Возможно, переосмысления не произошло бы, если бы «огромные» собаки, особи которых были привезены Юбе II, как и полтора тысячелетия назад, водились на архипелаге. Вообще реинтерпретация названия Канарских островов связана с широко известным феноменом народного этимологизирования.

За пять столетий, прошедших со времени захвата островов испанцами, слово «канарио» широко распространилось на Пиренейском полуострове и в бывших испанских и португальских колониях в Латинской Америке и на Филиппинах. Так называются не только десяток различных птиц, размером от воробьиных до пеликана [Régulo Pérez, с. 5261, но и многие растения, например бобовое (Crotalaria incana) на Кубе, Rosa sulfurea в Мексике. Часть растений, называемых «канарио», цветет желтыми цветами: Jussiaea geminiflora в Центральной Америке и кустарник Allamanda cathartica в Пуэрто-Рико.

В Чили канарио — это и важная персона, дающая хорошие чаевые в отелях и ресторанах, и определенный тип большого глиняного кувшина с носиком. Так называют здесь и любовника. В Аргентине — это денежный билет стоимостью сто песо, а также уроженец южноуругвайского департамента Канелонес. Перечень этот можно было бы и продолжить.

В Европе это слово также приобрело новые значения. В Андалусии так называют соломенную шляпу, а в Германии — преступника, сознающегося в совершенном злодеянии. В XVII–XVIII веках канарио — это танец, завезенный на материк с архипелага, а с XIX века — определенный тип судна. «Канарио!» — восклицают в Испании, чтобы выразить удивление. И, конечно, так называют особый кастильский диалект, на котором говорят канарцы. В испанском языке есть также около десятка фразеологизмов со словом «канарио» в значении канарейка.

Как видим, дальнейшая жизнь этого слова многообразна. Но почти во всех новых значениях можно усмотреть общее. Им, пожалуй, является та или иная экзотичность называемого. Отличается ли оно желтым цветом, восходящим, по-видимому, к цвету домашних канареек; специфично ли для современной социальной жизни архипелага — центра мирового туризма; происходит с Канарских островов и только для них характерно, или оно просто необычно и поражает своей странностью.

Завершая разговор о названиях, отразивших этапы освоения архипелага, коснемся другого топонимического пласта — названий поселений. Отметим лишь весьма любопытный факт об одном из ойконимов, упомянутых в эпиграфе к этой главе в словах немецкого писателя и естествоиспытателя Адельберта Шамиссо, прибывшего на Тенерифе в 1815 году на борту русского брига «Рюрик» под командованием О. Коцебу. В происхождении названия одного из населенных пунктов, через которые лежал путь А. Шамиссо, — деревеньки Матанса, что в переводе с испанского означает убийство, бойню, резню и т. п., есть некоторая особенность, отличающая этот ойконим от одноименных за океаном. Там, в Новом Свете, Матанса, как и Виктория, — названия, данные в память о победных боевых действиях испанцев. На Тенерифе у поселения, носящего теперь это название, испанские колонизаторы под предводительством Алонсо де Луго потерпели поражение от аборигенов, возглавляемых вождем-менсеем Бенкомо.

Глава II

Острова вечной весны

— Подниматься? Подниматься на Тенерифский пик? К чему это, дорогой капитан, после Гумбольдта и Бонплана? Гениальный Гумбольдт поднялся на эту гору и описал ее так, что уж ничего не прибавишь.

Группа островов, называемых Канарскими, имеет с точки зрения физической географии немало достопримечательностей: геологическое происхождение, климат, растительный мир.

Расположенный дугой с юго-запада на северо-восток, протянувшейся более чем на 500 км, в ясную погоду архипелаг виден с африканского материка невооруженным глазом. От мыса Юбы ближайший к материку остров Фуэртевентура отделяет пролив шириною около 115 км. Если же приближаться к Канарам со стороны океана, издалека виден, как правило, окутанный облаками пик Тейде (3718 м).

«На этот гигантский конусообразный вулкан трудно взобраться вследствие его крутизны, а кратер, находящийся на самой вершине, окружен настолько тонкой круглой стеной из лавы, что там в некоторых местах едва можно усесться. Зато тот, кому хватит смелости добраться до кратера, будет вознагражден одним из прекраснейших зрелищ, какие только бывают на свете. Перед ним раскинутся, как на ладони, все прелестные ландшафты Тенериффы, он увидит остальные девятнадцать Канарских островов...» [Коцебу, с. 33][4]. За полтора века со времени написания этих слов картина, открывающаяся с вершины тенерифского пика, несколько изменилась, но, как прежде, она величественна.