Наум Шафер - Дворняги, друзья мои... Страница 6

Но всё же живуч мещанин, и умеет он приспосабливаться к любым кодексам так, что формально к нему и не придерёшься. Жила во дворе одного из домов по улице Бебеля большая добродушная дворняга Динка. Она была всеобщей любимицей, и ребята построили для неё будку. Когда Динка принесла восьмерых щенят, у будки началось дежурство. За «кормящей матерью» ухаживали, приносили вовремя еду. Ребята, возвращаясь из школы, первым делом заглядывали в будку, оставляли Динке остатки из школьного буфета, а потом уже шли домой. Взрослые тоже довольно снисходительно относились к собаке и не запрещали своим детям ухаживать за ней. Но нашёлся человек, которому не понравилось, что во дворе живёт собака. Это был некто Прокопьев, пенсионер. Нет, он не стал открыто проповедовать свои «антисобачьи» взгляды. Он стал перед соседями произносить проникновенные речи о детях, продолжателях наших дел и стремлений, о детях, которых необходимо беречь от случайных заразных заболеваний, чтобы они росли радостными и счастливыми. Нетрудно догадаться, чем закончились все эти речи. К будке подъехал «собачий» фургон… Но здесь мне хочется рассказать об одном замечательном человеке, проявившем подлинное благородство души. В тот момент, когда собаколовы бросали в мешок слепых щенят, мимо будки проходил режиссёр Павлодарского театра Геннадий Александрович Офенгейм. Он уговорил собаколовов отдать ему щенят вместе с матерью.

– Первый раз видим такую смирную собаку, – сказал один из собаколовов. – На неё и петли не надо. Мы хотели её голыми руками бросить в машину.

И вот Геннадий Александрович привёл к себе в дом большую дворнягу с восьмью щенками. А надо сказать, что в квартире жил свой, «законный» пёс – дракхарт Фреди, да ещё кот Тимофей. И вот в течение целого месяца в квартире Геннадия Александровича проживали одиннадцать животных, а его жена и сын ухаживали за ними, убирали комнату от нечистот. Когда щенята подросли и окрепли, о них позаботились артисты театра. Они взяли щенков с собой на гастроли по области и распределяли среди жителей сёл. А Динка, к всеобщей радости ребят, вернулась живой и невредимой в свою будку. Но увы, у этой истории всё же грустная концовка. Пенсионер Прокопьев добился-таки своего. Когда Геннадий Александрович уехал на работу в город Кизел Пермской области, Динка лишилась своего главного защитника. Её быстро «ликвидировали», а будку – уничтожили. Вот и всё…

Благополучный и самодовольный мещанин не в состоянии понять человека, видящего в животных своих «меньших братьев». И если он сам держит на цепи собаку, то лишь с утилитарной целью – чтобы дом сторожила. Разумеется, что к порогу этого дома он её никогда не подпустит. «А ещё интеллигент», – ворчит мещанин, узнав, что его сосед содержит собаку в квартире.

Мне посчастливилось познакомиться с прекрасным артистом, мастером художественного слова Ильёй Яковлевичем Дальским. В каком бы городе он ни гастролировал, всегда и всюду в течение 12 лет с ним неизменно были две его собачки – Кнопочка и Пиф. Не стоит рассказывать, как ему удавалось «прописывать» их в гостиницах. Здесь важен аргумент, которым оперировал он и его жена Екатерина Осиповна:

– Это члены нашей семьи!

Прежде я задавал себе вопрос: почему, например, собака не сходит с ума от многолетнего сидения на цепи – ведь кроме двора и высокого забора, она ничего не видит? Позже я прочитал такие слова в эссе Метерлинка «Наш друг – собака»: «С несомневающейся уверенностью, без принуждения, с удивительною простотою, она, считая нас лучше и могущественнее всего существующего, изменяет ради нас всему животному миру, к которому принадлежит, и без всякого угрызения совести отвергает свой вид, родных, свою мать и своих детёнышей».

Нет, никогда не понять мещанину, годами не спускающего собаку с цепи, что она привязана к человеку другой цепью – духовной. И если собака выдерживает такую страшную психологическую нагрузку, то только потому, что смысл своей жизни она видит в служении. Как бы скверно ни обращался хозяин с собакой – избивал бы и плохо кормил – всё выдержит, всё простит ему дворняга, потому что весь смысл её жизни – в служении. И трагедия бездомной собаки не в том, что она бродит голодная, а в том, что ей некому служить. К сожалению, не все защитники животных понимают это. Вот, например, совсем недавно я прочитал в казахстанской молодёжной газете «Ленинская смена» небольшую заметку читателя И. Парфёнова об алма-атинских мещанах, получивших новые квартиры и бросивших на произвол судьбы собак, верно служивших им. Автор описывает, как собаки бродят «меж развалин и новых домов, выискивая, чем бы утолить голод», а по ночам «раздаётся тоскливый вой», лишающий людей покоя. Автор полон сочувствия к оставленным животным, и лишь одного обстоятельства он не учёл: собаки по ночам воют не от голода, а от тоски по хозяину, который, по словам Джека Лондона, является для них единственным Повелителем, Кумиром, Богом… Вот уже почти полгода прошло с тех пор, как я прочитал книжку Владимира Гусева «Сказки и были Зелёного моря», а не могу забыть мимолётно рассказанную историю про Шарика, которого прогнали за то, что он был добр, и вот этот Шарик часами лежит на огороде и издали смотрит на свою конуру, где живёт теперь новый пёс… Каждый ли из нас может возвыситься, чтобы суметь отрешиться от своего легкомысленного верхоглядства и обрести способность понимать духовный мир животного и глубину его страданий?

Вероятно, кое-кто из читателей улыбнётся, читая эти строки. «Духовный мир», «глубина страданий» – не наивно ли употреблять такие понятия по отношению к животным? В связи с этим позволю себе сделать довольно большую выписку из труда Николая Гавриловича Чернышевского «Антропологический принцип в философии»:

«Говорят…, будто бы у животных нет тех чувств, которые называются возвышенными, бескорыстными, идеальными. Надобно ли замечать совершенную несообразность такого мнения с общеизвестными фактами? Привязанность собаки вошла в пословицу; лошадь проникнута честолюбием до того, что когда разгорячится, обгоняя другую лошадь, то уже не нуждается в хлысте и шпорах, а только в удилах: она готова надорвать себя, бежать до того, чтобы упасть замертво, лишь бы обогнать соперницу. Нам говорят, будто бы животные знают только кровное родство, а не знают родства, основанного на возвышенном чувстве благорасположения. Но наседка, высидевшая цыплят из яиц, снесённых другою курицею, не имеет с этими цыплятами никакого кровного родства: ни одна частичка из её организма не находится в составе организма этих цыплят. Однако же мы видим, что в заботливости курицы о цыплятах не бывает никакого различия от того обстоятельства, свои или чужие яйца высидела наседка. На чём же основана её заботливость о цыплятах, высиженных ею из яиц другой курицы? На том факте, что она высидела их, на том факте, что она помогает им делаться курами и петухами, хорошими, здоровыми петухами и курами. Она любит их, как нянька, как гувернантка, воспитательница, благодетельница их. Она любит их потому, что положила в них часть своего нравственного существа – не материального существа, нет, в них она любит результаты своей заботливости, своей доброты, своего благоразумия, своей опытности в куриных делах; это – отношение чисто нравственное».