Жюль Верн - Необыкновенные приключения экспедиции Барсака Страница 6

Итак, пароход спокойно удалился с товарами на борту, пятью пассажирами, тюками и огромным сундуком, который один из пассажиров, самый высокий, поместил у себя в каюте. А в это время полиция, прервав розыски, наслаждалась вполне заслуженным отдыхом.

Назавтра и в последующие дни дознание было возобновлено, но, как уже известно читателю, ни к чему не привело. Дни проходили за днями, преступников не нашли. Льюис Роберт Бакстон как в воду канул. Ни один луч света не мог осветить непроницаемую тайну. Не смогли также узнать, какой фирмой был послан разносчик угля, привлекший на момент внимание полиции. Выбившись из сил, полиция прекратила дело.

Нижеследующий рассказ впервые дает полный ответ на все загадки. Читателю предоставляется право сказать, мог ли он вообразить нечто более неожиданное и странное.

ЭКСПЕДИЦИЯ

Конакри, столица Французской Гвинеи и резиденция губернатора,— очень приятный город, улицы которого, со знанием дела распланированные губернатором Баллеем, пересекаются под прямым углом и, по американской моде, носят порядковые номера. Построенный на острове Томбо, он отделен от материка узким каналом. Через канал перекинут мост, по которому движутся всадники, пешеходы, экипажи, а также проходит железная дорога, кончающаяся в Курусе, близ Нигера[7]. Это самая здоровая береговая местность в Гвинее. Там много представителей белой расы, особенно французов и англичан, причем последние живут преимущественно в пригороде Ньютаун.

Ко времени событий, составляющих сюжет данного рассказа, Конакри еще не достиг процветания и был просто большим местечком.

Двадцать седьмого ноября в Конакри был праздник. По приглашению губернатора господина Анри Вальдона население собиралось в гавани и готовилось горячо, как его об этом просили, встретить знатных путешественников, которые вот-вот должны были высадиться с парохода «Туат» компании «Фрейсине».

Приезжие, так взбудоражившие город Конакри, были в самом деле влиятельными людьми. Их было семеро, и они составляли парламентскую комиссию, направленную центральными властями в исследовательскую экспедицию в область Судана, известную под названием «Петли Нигера». По правде говоря, президент совета господин Граншан и министр колоний господин Шазель отправили эту комиссию с предписанием провести исследование против своей воли. Их вынудила к этому палата депутатов и необходимость прервать ожесточенные прения, грозившие затянуться до бесконечности.

За несколько месяцев до описываемых событий, во время дебатов по вопросам африканских колоний, французская палата депутатов разделилась на численно равные партии, под предводительством двух непримиримых противников.

Одного из них звали Барсак, другого — Бодрьер. Первый — толстенький, с небольшим брюшком — носил пышную черную бороду веером. Веселый и симпатичный южанин из Прованса, с громким голосом, Барсак был одарен если не красноречием, то, по крайней мере, многоречивостью. Бодрьер, депутат одного из северных департаментов, был его копией, если будет позволено такое смелое выражение, «в длину». Тощий, угловатый, с сухим лицом, с жиденькими усами, оттеняющими тонкие губы, он был замкнут и имел печальный вид. Насколько его коллега великодушно раскрылся перед всеми, настолько Бодрьер жил, замкнувшись в самом себе, с душой, закрытой на замок, как сундук скупца.

Оба депутата с давних пор посвятили себя колониальным вопросам, и оба прослыли авторитетами. Однако их терпеливые труды редко приводили к одинаковым выводам. Согласие между ними было поистине чудом. Если Барсак излагал свое мнение по какому-нибудь вопросу, можно было держать пари, десять против одного, что Бодрьер будет утверждать обратное, и поэтому палата, невзирая на их рассуждения, обычно голосовала так, как хотелось министерству.

На этот раз Барсак и Бодрьер не хотели уступить ни на йоту, и спор длился без конца. Он начался по случаю внесения Барсаком законопроекта о создании пяти депутатских мест для Сенегамбии[8], Верхней Гвинеи и части Французского Судана[9], расположенной к западу от Нигера, и о предоставлении неграм права избирать и быть избранными без племенных различий. Тотчас же, как обычно, Бодрьер энергично выступил против предложения Барсака, и два непримиримых противника осыпали друг друга картечью аргументов.

Первый, ссылаясь на свидетельства военных и гражданских путешественников, заявлял, что негры уже достигли довольно высокой ступени цивилизации. Он добавил, что мало отменить рабство: надо дать покоренным народам те же права, что имеют победители, и, кстати, при шумных аплодисментах части палаты, произнес великие слова: «Свобода, равенство и братство».

Другой, напротив, объявил, что негры еще пребывают в состоянии самого постыдного варварства и что не может быть и речи о том, чтобы дать им право голоса, ибо с больным ребенком не советуются о лекарстве, которое ему нужно дать. Он добавил, что, во всяком случае, момент неблагоприятен для такого опасного опыта и что следовало бы усилить оккупационные войска, так как тревожные признаки заставляют опасаться близкой смуты в этих краях. Он, как и его противник, привел мнение путешественников и в заключение потребовал посылки новых подкреплений, провозгласив с патриотической энергией, что владения, завоеванные французской кровью, священны и неприкосновенны. Ему так же горячо аплодировала другая часть палаты.

Министр колоний затруднялся принять сторону одного из двух пылких ораторов. Часть правды была заключена в обоих выступлениях. Было верно, что черные народности, обитавшие в Петле Нигера и Сенегамбии, казалось, начинали свыкаться с французским владычеством, что просвещение сделало некоторые успехи среди этих, прежде столь невежественных, племен и что жить на территории колонии становилось безопаснее. Но, с другой стороны, в настоящее время положение менялось в неблагоприятную сторону. Поступали известия о смутах и грабежах; целые деревни по неизвестным причинам были покинуты обитателями. И наконец, следовало принять во внимание, правда без преувеличения, весьма неясные и таинственные слухи, распространявшиеся по берегам Нигера, о каком-то независимом государстве, которое начало образовываться в неведомом районе Африки. Так как каждый из двух ораторов умело приводил аргументы, свидетельствовавшие в его пользу, то оба считали себя победителями, и спор продолжался, пока наконец один из депутатов не крикнул среди шума:

— Раз не могут сговориться, пусть посмотрят сами!