Следствие сквозь века - Голубев Глеб Николаевич Страница 6

У Андрея оказалось так много свободного времени, что он целыми днями бродил наугад, куда ноги поведут, по необычному огромному городу.

Мехико поражал его пленительным сочетанием подчеркнутой, даже порой кричащей ультрасовременности и бережно хранимой старины. На площади Трех Культур угрюмая громада старого собора высилась на постаменте, оставшемся от древней пирамиды ацтеков, а рядом вздымался небоскреб из стекла и бетона.

В зеркальных витринах кондитерских виднелись пирамиды черепов, сделанных из разноцветного сахара, это было любимейшее лакомство местной детворы.

С широченной Пасео-де-ла-Реформа, по которой непрерывным грозно ревущим потоком мчались автомашины с устрашающими кличками, Андрей сворачивал в узкие и полные дремотной тишины улочки. Маленькая церквушка на углу, неизменный дворик — патио — за ажурной оградой. Казалось, тут время остановилось.

А потом он ехал в Университетский городок и часами, пока не затекала шея, задрав голову, рассматривал красочные монументальные фрески на стенах высоченных зданий. Их расписали Сикейрос и другие лучшие художники Мексики. Искусство здесь вышло на улицы, ликующе вырвалось на просторы площадей.

В чинной тишине светлых залов Национального музея антропологии перед ним развертывалась вся история страны, со всех сторон обступали загадки древних народов — ольмеков, ацтеков, тольтеков, майя.

От этих загадок у него начинала кругом идти голова, и тогда Андрей спешил на воздух, в прохладную тень огромного парка Чапультепек. В нем росли деревья и кустарники, собранные со всей Мексики, и был он огромен, как настоящий лес. Забредя в глухой уголок, можно было легко представить, будто ты в диких джунглях.

Но все-таки по-настоящему почувствовал себя путешественником Андрей Буланов, когда очутился, наконец, на шумном и дымном вокзале в походном костюме.

И поезд уже нетерпеливо фыркает, окутываясь паром, торопя их.

Дорога оказалась утомительной и длинной. Пересаживаясь с поезда на поезд, пересекли почти всю страну — сначала по пустынным плоскогорьям Центральной Мексики, которым красноватый цвет выжженной солнцем почвы и уродливо изогнутые громадные кактусы, одиноко торчащие среди камней, придавали какой-то неземной, марсианский вид. Затем начались маисовые и хлопковые поля, крестьянские поселки в зелени садов.

При очередной пересадке в Веракрусе они успели выкупаться в теплых, как парное молоко, синих водах Мексиканского залива и позагорать на пляже — может быть, как раз на том самом, подумал Андрей, где высаживались первые солдаты Кортеса в 1519 году. Ведь именно отсюда началось завоевание Мексики конкистадорами…

За Коацакоалькосом поля и поселки кончились. С обеих сторон к узенькому одноколейному полотну глухими стенами подступил лес. Ночью за окнами стояла непроглядная тьма, такая густая и плотная, что ее хотелось потрогать рукой. Ни огонька, ни проблеска, словно всякая жизнь кончилась. Но несколько раз поезд почему-то останавливался во тьме, хотя не было никаких признаков станции или просто ближнего жилья, а потом так же внезапно трогался дальше.

— Почему мы останавливаемся? — спросил Андрей у профессора.

Тот пожал плечами и неопределенно ответил:

— Кто его знает? Может, одичавший бык вышел на рельсы. Его не сгонишь, вот и приходится ждать, пока не уйдет…

Вагоны были с установками «эр-кондишн». Окна не открывались, так что выглянуть и посмотреть, в чем же дело, было нельзя. Приходилось верить профессору на слово.

— Паленке! — объявил проводник.

Андрей бросился к окну. Небольшой навес, семафор возле него — вот и вся станция. Нет даже вторых путей — видимо, поезда здесь никогда не встречаются…

— А где же древний город?

— Он там, за лесом, возле деревушки, которая дала ему свое название, — пояснил Альварес. — Три мили через заросли вот по этой тропе.

Всего три мили, а ничего не видно, хотя Паленке был одним из самых крупных древних городов в стране майя. Даже его пирамиды высотой с девятиэтажный современный дом скрыты за деревьями. Задержаться бы хоть на денек, увидеть своими глазами и эти пирамиды, и «Храм Надписей», и «царскую гробницу»!

Правда, времени у них мало, а искать древних микробов в этих местах бессмысленно. Раскопки в Паленке ведутся давно. Здесь бывает много туристов, для них даже выстроили аэродром. Это развалины, уже обжитые, превращенные в музей под открытым небом.

Поезд тронулся дальше, и опять за окнами потянулся бесконечный лес. Он расступился лишь ненадолго, в одном месте. Среди зелени сверкнула вода, и Альварес, потягивающий ледяное пиво, лениво сказал:

— Усумасинта.

Поезд так быстро прогромыхал по мосту, что Андрей даже не успел толком рассмотреть заветную реку, снившуюся ему по ночам. Кажется, она выглядела довольно обыкновенной, совсем как родная русская: чистая, прозрачная вода, по песчаной отмели разгуливает голенастая цапля…

Теносике оказалось ужасной дырой — маленький грязный поселок на топком берегу такой же грязной и провонявшей нефтью и дохлой рыбой одной из бесчисленных проток Усумасинты. Вокзал — снова простой навес среди зарослей, возле него одиноко торчит семафор. Есть и аэродром — заросший бурьяном пустырь на краю поселка с деревянной будкой, заменяющей аэровокзал. Кому нужно сюда прилетать, совершенно непонятно.

Они поселились в единственной захудалой гостинице, которую вполне можно было принять за древние развалины, и стали ждать катера, чтобы он отвез их, наконец, в самую глушь Великого Леса, в заветный край затерянных городов.

Делать им было совершенно нечего. А от безделья ожидание казалось особенно томительным и бесконечным.

В Мехико жара была сухой, воздух разреженный, горный. А тут — как в банной парилке. Изнуряющий, липкий зной немножко спадал только после захода солнца. В ожидании этого часа путешественники устраивались в гамаках под навесом во дворе гостиницы и потягивали кто пиво, кто ледяную кока-колу, изредка перебрасываясь ленивыми фразами. В этой оранжерейной духоте не хотелось ни говорить, ни думать.

Выкупаться бы, но не в этой же вонючей луже! А до основного русла реки нужно продираться часа два непролазными зарослями, к тому же там водятся, говорят, аллигаторы.

В стороне неподвижно, как древние изваяния, сидели индейцы в белых штанах и белых соломенных шляпах. Они могли так сидеть часами, не меняя позы и не произнося ни единого слова.

После захода солнца участники экспедиции лениво брели ужинать в единственную pinte [7], где было душно, грязно и гудящими стаями вились мухи. Опасаясь дизентерии и не рискуя экспериментировать с мексиканской кухней, Андрей заказывал на ужин всегда одно и то же: «huevos a la mexicano» [8] с громадной tortilla [9]. Кофе на ночь по примеру Альвареса и Франко он пить не решался: и так было нелегко заснуть в парной духоте.

В харчевне дневали и, казалось, ночевали какие-то мрачные и небритые личности в грязных рубашках и помятых штанах американского военного образца. Некоторые носили засаленные комбинезоны. Они покачивались в гамаках или часами подпирали столбы навеса. Это зрелище очень напоминало Андрею сцены из каких-то приключенческих фильмов. Вылитые колониальные авантюристы, как в «Плате за страх» с участием Ива Монтана.

Он приглядывался к этим загадочным личностям с большим любопытством, но заговаривать не решался, опасаясь каких-нибудь скандалов и даже дипломатических осложнений.

Особенно привлекал его внимание один из них. Увидев его впервые, Андрей шепнул восторженно Альваресу: