Жан Беливо - В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком Страница 7

Я потихоньку приближаюсь к Корпус-Кристи[13] и границе с Мексикой. Мысли беззастенчиво порхают над хлопковыми полями, и наконец мне удается поймать долгожданное чувство свободы. Свободы никого не судить, а прочувствовать и принять ближнего во всей сложности его натуры — просто потому, что ты ничего от этого человека не ждешь! Вот так запросто, походя мне удалось пересмотреть свою систему межличностных коммуникаций и экономических взаимоотношений. Эти выводы стали моим осознанным выбором. А еще я почему-то вспоминаю одного мужчину, что бежал за мной по пятам, ковыляя с холма.

— Подожди! Слушай! Эй, подожди меня! — кричит он вслед, зная из газет, за кем пытается угнаться. Он хочет поговорить со мной о смысле жизни. О друзьях, с которыми любит порыбачить, но испытывает от общения с ними лишь глубочайшую досаду. И, с другой стороны, о феномене власти. Обо всяких вещах. — Понимаешь, мне все это не подходит! Я люблю просто созерцать природу, а еще люблю просто получать удовольствие от жизни, — делится он, и вдруг взгляд его загорается: — И ты радуйся! Наслаждайся жизнью!

Он провожает меня этим напутствием, легонько подталкивая в спину кончиками пальцев. Его речи пропитаны лучами солнца, и я благодарно принимаю их.

Радуйся жизни.

Отныне я это запомню.

Мексиканские проделки

25 февраля 2001 — 1 ноября 2001

Мексика, Гватемала, Сальвадор, Гондурас, Никарагуа, Коста-Рика, Панама

Переход через Мексику окончательно выбил меня из колеи. 26 февраля 2001 года на мосту, перекинутом через реку Рио-Гранде, я вдруг почувствовал, как мои ценности и прежние ориентиры буквально сдуло ветром — их унесло этим жарким дыханием Юга и предвкушением новых приключений. Шесть месяцев и восемь дней остались позади с тех пор, как я пустился в путь. Я сполна закалился, научился подмечать «подводные камни» и обходить их, стал чаще прислушиваться к сигналам собственного тела и приспособился к контактам с новыми цивилизациями. Но увы, путешествия по западным странам, оставшиеся сегодня позади, до сих пор не подготовили меня к тому буйству звуков, красок и странностей, с которыми еще предстоит столкнуться. В это море экзотики я так пока и не окунулся.

За несколько дней моего путешествия, пересекая засушливые просторы ранчо Короля[14], я подружился с одним удивительным пограничником. Моисей — согласитесь, знаковое имя! — подошел ко мне вечером в сумерках. Его удивляло, что заставило белого мужчину с коляской и затейливо повязанной платком головой оказаться в этих пустынных местах, продвигаясь на юг.

— Жарко, — пожаловался я.

Он дал мне напиться и вздохнул с явным облегчением, не обнаружив младенца в моей коляске.

— Здесь кругом полно нелегалов, — сказал он, объясняя необходимость повышенных мер безопасности. — Они пытаются пробраться на территорию Штатов. Неподалеку пролегают маршруты наркодельцов. А еще есть простые нищие, которые мечтают о лучшей жизни в Америке…

Моисей очень любит свою работу. Даже задерживая этих несчастных, он всегда старается прийти на помощь целым семьям беженцев — измученных, изголодавшихся, обманутых случайными перевозчиками людей, которые отчаялись отыскать на засушливых землях хоть каплю молока для своих детей.

— Не смотри на форму. Я здесь все равно занимаюсь «гуманитарной помощью», — улыбается простой парень Моисей, который даже не знает, что принадлежит к плеяде миротворцев, и просто делает свое дело, не забывая творить добро. Он заботливо принимает меня под свое крыло, даже не задумываясь. — У меня есть хорошая знакомая в Матаморосе. Она тебя приютит, я все устрою.

И вот наступает утро 26 февраля. Я озираюсь по сторонам, оказавшись под палящим солнцем посреди огромных паллет, до краев груженных цитрусовыми. Я буквально оглушен доносящимися со всех сторон зычными выкриками с испанским акцентом, которые перемежаются голосами на совершенно непонятном мне языке, — и от всего этого вздрагиваю. В пьянящем гуле есть только один островок безопасности, в который я прочно вцепился: добрая мадам Фредес, которая ведет меня к своему дому, что находится в 750 метрах от границы Мексики и США. Я пребываю в состоянии шока от резкого — даже брутального! — контраста двух культур. Перейдя через Рио-Гранде, я попадаю в совершенно другой мир. Иной язык, иные лица, даже иной воздух… Все новое, другое. Я совершенно не ориентируюсь в пространстве и уже не раз едва не опрокинул несколько передвижных палет, неустойчиво закрепленных прямо на деревянных поддонах с колесами. Торговцы отработанными движениями толкают их прямо перед собой.

Мне удается перевести дух, только оказавшись под арочными сводами очаровательного садика во дворе дома мадам Фредес. Он выстроен в колониальном стиле. Там царят умиротворение и покой, что так не вяжется с толчеей на улице. Моя спасительница сопровождает свои гостеприимные жесты несколькими испанскими словами, которые я силюсь запомнить. Чуть позже нас навещает ее сестра, которая приносит целый ворох детских книжек с картинками. И тогда я понимаю, что хозяева позволяют мне задержаться здесь на столько времени, сколько потребуется на адаптацию к новой жизни, в которую я только что окунулся.

Следующие двенадцать дней я чувствую себя в гостях у мадам Фредес как в уютном коконе. Днем делаю перерывы в уроках испанского и устраиваю себе прогулку по улочкам города. Нередко хозяйка присоединяется ко мне и, будто несмышленыш, я бреду следом за ней между разными лавочками, пропитываясь непривычной жизнью. Иногда размышляю о странных репликах по поводу опасностей Мексики, что слышал по ту сторону границы. Опасно? Здесь, в Матаморосе? По мере того как мой пульс приходит в норму, я чувствую себя все лучше и лучше. Даже бросающаяся в глаза нищета уже начинает казаться романтичной. И я осторожно погружаюсь в липкую патоку нахлынувших эмоций: как многим другим наивным путешественникам, мне начинает казаться, что я влюбляюсь. Влюбляюсь в страну, в язык, в местных жителей и даже в мадам Фредес, такую нежную и доброжелательную, чье деликатное внимание так здорово облегчает мою жизнь. В первые месяцы моего похода, признаюсь, было очень трудно привыкнуть к мысли, что я добровольно лишил себя физической близости с моей дорогой Люси. И, конечно, мне случалось очаровываться красивыми женщинами, которых я встречал по пути. Но все мои симпатии испарялись через пару часов, едва я утолял терзавший меня голод по обычному человеческому общению, неизбежный в таком отшельническом аскезном походе. Как и все, я хотел с кем-то говорить, с кем-то спорить… Действительно ли я был настолько приворожен этими женщинами или это закономерные последствия моего монашеского образа жизни? Но все же в Матаморосе меня накрыло волной нежности и романтики. Какая-нибудь другая женщина на месте мадам Фредес — я сейчас с ужасом думаю об этом! — могла бы запросто затащить меня в сети этой фальшивой идиллии. Нервный, смущенный, не способный справиться с охватившим меня потоком эмоций, я решаюсь открыться мадам Фредес и признаюсь ей в любви. Ее мгновенный и четкий ответ, брошенный ледяным тоном, можно сравнить с хлесткой пощечиной: «Разве ты забыл, что у тебя есть другая женщина?» Опускаю голову. Ну конечно, есть. У меня есть моя дорогая Люси, которую я обожаю и которая любит меня вопреки всему. Люси, что подарила мне даже больше, чем любовь: она дала мне свободу. В одно мгновение моя едва зародившаяся страсть испаряется и уступает место чувству стыда. Люси. Моя Люси. Отныне я должен сконцентрировать все мысли и мечтания на своей уникальной любви — с этой секунды и до самого последнего шага.

Утром 7 марта я решаю, что достаточно долго пользовался гостеприимством мадам Фредес и пора снова отправляться в дорогу. Накануне я впервые столкнулся с чувством, которое будет посещать меня часто на протяжении всех предстоящих лет пути; ноги будто бы сковывает, сердце стучит глухо, словно экономит удары. Каждый из органов чувств как будто приведен в боевую готовность. Мне кажется, что я стремительно возвращаюсь в первобытное состояние, поворачивая колесо эволюции вспять… Это мой инстинкт дает команду двигаться в путь.

Меня ждет Южная Америка.

Признаться, я все-таки немного трусил…

Проведя несколько дней на палящем солнце, я, порядком измученный, наконец прибыл в деревню Сото-ла-Марина. Только что я пересек пустынную область, где видел многочисленные ранчо протяженностью до десяти тысяч акров каждое. И ни души… Впервые я всерьез голодал, не говоря уже о том, что не подумал о достаточном запасе питьевой воды. Нужно пристальнее следить за тем, чтобы не перерасходовать припасы. В надежде попроситься на ночлег я направляюсь в сторону местного полицейского участка, но по пути замечаю покачивающуюся на всех ветрах крышу маленькой такерии[15]. Ее хозяйка Мария, очаровательная молодая женщина, делает лучшие тако, которые мне когда-либо доводилось пробовать. Она ласково приглашает меня обосноваться у нее, поставив палатку прямо за такерией. «Здесь спокойно», — заверяет она меня, не прекращая нарезать лук. Славная Мария! Ей я обязан своим «первым крещением» этими сумасшедшими мексиканскими ночами, шум которых не уступает звучанию настоящего рынка. Едва я устроился поудобнее в своей палатке, как откуда-то донеслись тявкающие звуки, такие резкие, будто кто-то колотил разводным ключом по автомобильному кузову. Тотчас со всех сторон ответила еще добрая дюжина собак. Вой и лай слились в дьявольский концерт. Уловив подозрительные звуки, будто кто-то царапается, я выбрался из палатки и увидел, как один пес удирает с буханкой моего хлеба, а второй — тащит в зубах мой сыр. В ту же минуту вокруг принялись петь петухи, поздравляя собачью свору с удачной добычей. Остаток ночи я провожу уже совсем без сна, отчаянно бранясь и призывая в свидетели привязанную неподалеку свинью. Нелюдимое и неразговорчивое существо, казалось, даже начало поддерживать меня ворчливым похрюкиванием. На рассвете я выгляжу таким же насупленным и хмурым, как и мой собеседник с пятачком. Тут появляется кокетливо одетая Мария: