Юй Хуа - Десять слов про Китай Страница 7

Его стихи и изречения наполняли нашу жизнь. В городе и деревне, на кирпичных и глинобитных стенах, в доме и на улице — везде можно было прочитать его слова и полюбоваться на его голову в лучах солнца. На плошках для риса писали: «Революция — не званый обед». Чашки украшались его стихами: «Недавно я воду пил в Чанша и рыбу в Учане ел не спеша». Слова председателя Мао сопровождали все наши действия. На подушках перед сном нас встречало изречение «Ни в коем случае не забывайте о классовой борьбе!» На простынях — «Сквозь бурю и волны смело идите вперед!»

На стенах туалетов помещали портреты Мао, на плевательницы наносили его афоризмы. Сейчас это удивляет, но тогда никто не указывал на несуразность происходящего. Все повторяли: «Председатель Мао — рядом с нами».

И я верил, что так оно и есть. Сделал я что-нибудь хорошее — вождь радуется; оступился я — он горюет. Самыми счастливыми мгновениями моего детства были сны о Мао Цзэдуне. Всего он мне снился три раза. Однажды он подошел ко мне, ласково потрепал по волосам и что-то сказал.

Я был вне себя от радости и тут же побежал рассказать друзьям. К моему страшному огорчению, они не поверили: «Больше председателю Мао делать нечего, как являться тебе во сне!»

Теперь я с ними согласен. Слова «Председатель Мао — рядом с нами» заключали в себе лишь миф. Нас окружали только его изображения и напечатанные красными иероглифами изречения. Настоящий Мао находился от нас так далеко, что с ним, как верно заметили мои друзья, невозможно было встретиться даже в сновидении.

Один из жителей нашего городка, вернувшись из Пекина, рассказывал всем со слезами на глазах: «Мне жал руку сам председатель Мао! Целых четыре секунды! Какой он сердечный! Даже спросил, как меня зовут. Потом меня от него оттерли. Как жаль — еще чуть-чуть, и было бы пять секунд!»

Само собой разумеется, этот человек стал героем нашего городка. Я часто видел его на улице — с армейским рюкзаком защитного цвета, всегда в приподнятом настроении. Правую руку, пожатую Великим Кормчим, он год не мыл. От грязи она выглядела больше левой и напоминала медвежью лапу. Все знакомые ходили пожать эту лапу и потом с чувством удовлетворения говорили: «Я трогал руку, которой коснулся председатель Мао».

Уже взрослым я рассказывал эту историю знакомым. Нередко оказывалось, что и в их родных местах были такие люди, иногда даже несколько. Подозреваю, что мой земляк сочинял. Скорее всего, стоя посреди людского моря на площади Тяньаньмэнь, он просто мельком увидел, как председатель Мао машет рукой. Он нафантазировал, будто пожимал эту руку, а когда все приняли его вранье за чистую монету, и сам в него уверовал.

Сияющий образ Мао Цзэдуна, висевший на воротах Тяньаньмэнь, явно превосходил их размерами. Этот образ я наблюдал почти каждый день, он глядел со всех стенок нашего города. Мы пели песню: «Люблю в Пекине площадь Тяньаньмэнь, над ней восходит солнце каждый день, великий вождь наш, председатель Мао, ведет народ вперед, вперед, вперед!»

У меня была фотокарточка: мне лет пятнадцать, я стою перед воротами Тяньаньмэнь, на которых угадывается гигантский портрет Мао. Снята она вовсе не в Пекине, а за тысячу километров от него, в нашем местном фотоателье. Я стоял в тесной комнате, а площадь была намалевана на стене. Догадаться об этом можно по тому, что на площади, кроме меня, нет ни одного человека.

В этом снимке, потом, к сожалению, потерянном, воплотилась мечта моего детства и отрочества, типичная мечта юных китайцев, живших далеко от Пекина. В фотоателье почти любого города имелась такая декорация, удовлетворяющая желание провинциалов хотя бы «утолить голод нарисованной лепешкой». Ворота Тяньаньмэнь мы воспринимали как дом председателя Мао.

Жажда увидать площадь Тяньаньмэнь была продолжением жажды увидеть Мао. На праздник Основания КНР каждый год снимали Документальные фильмы про Тяньаньмэнь и Мао Цзэдуна. До нашего городка они обычно доходили уже к зиме. В негнущемся ватнике я добирался по продуваемым вечерним ветром улицам до кинотеатра, садился в нетопленом зале и во все глаза смотрел, как председатель Мао приветствует идущих по осенней площади демонстрантов.

Больше всего мне нравилось, когда с наступлением вечера Мао со свитой садился за стол, уставленный чудесными фруктами и пирожными, а небо над площадью озарялось праздничным салютом. Сами мы по праздникам пускали только несколько хлопушек.

Позднее в фильмах о дне Основания КНР появились изгнанный камбоджийский король Сианук и его премьер-министр Пенн Нут. Сианук широко улыбался, а Пенн Нут кивал головой как заведенный. В те годы я уже стал предаваться другим мечтам, и теперь меня интересовали их молодые и красивые жены. Больше всего на свете я завидовал их мужьям, особенно Пенн Нугу. Меня поражало, что этот старик с трясущейся головой заполучил такую красавицу.

Самое долгое мое воспоминание о Мао Цзэдуне связано с потолком. Черепица на нашей крыше была видна не только снаружи, но изнутри дома. Чтобы ее закрыть, а также чтобы на нас не падала пыль и труха, отец каждый год оклеивал потолок старыми газетами. Все детство и отрочество, ложась в кровать, я мог читать заголовки. Текст статей был слишком мелкий. В день Основания КНР на первой странице печатали огромную фотографию Мао на трибуне. В первые годы на меня с потолка глядел и его соратник Лю Шаоци. Вскоре он пропал, и его место занял Линь Бяо. Некоторое время спустя и он исчез, а рядом с вождем образовалась фигура выскочки Ван Хунвэня. Вождь никуда не исчезал, но год от года дряхлел. Потом в газетах вместо фотографии на трибуне стали помещать растиражированный по всей стране канонический образ, и возрастные изменения прекратились.

Однажды утром, в сентябре 1976 года, наш второй класс школы старшей ступени, как всегда, встал перед портретом Мао и дружно проскандировал: «Желаем великому вождю председателю Мао здоровья и долгих лет жизни!» Мы сели, раскрыли учебники и начали читать вслух отрывок про Мао Цзэдуна. Во всех текстах он тогда описывался одинаково: «светлый образ, лучащийся мудростью и силой».

Эти слова не сходили со страниц наших хрестоматий с первого класса. Не успели мы их продекламировать, как по школьной трансляции объявили, что все учителя и ученики должны выстроиться в актовом зале. В девять утра по радио ожидалось важное сообщение.

Мы отодвинули стулья и направились в зал. Через полчаса из громкоговорителей полилась траурная музыка. У меня похолодело в груди. В тот год уже умерли премьер Чжоу Эньлай и маршал Чжу Дэ.

Музыка терзала душу очень долго. Потом послышался похоронный голос диктора: «Центральный Комитет Коммунистической партии Китая, Центральный Военный Совет Центрального Комитета Коммунистической партии Китая, Государственный Совет Китайской Народной Республики, Всекитайское Собрание Народных Представителей, Народный Политический Консультативный Совет Китая…» Наконец диктор медленно произнес, что все эти пять высших органов государственной власти «с глубокой скорбью извещают о кончине великого вождя, учителя и военачальника, Великого Кормчего…» Еще до того как раздались слова «в возрасте восьмидесяти трех лет», весь зал рыдал.