Михаил Каминский - В небе Чукотки. Записки полярного летчика Страница 7

Из мемуаров Марка Галлая я узнал, что в 1940 году Афанасьев разбился при испытании опытной машины. Уверен, что его подвело чрезмерное доверие к жизни. Он жил так, будто смерти для него и не существовало.

САЛИХ БАТАЛОВ

Испытатели в любом деле подобны пчелам: каждый понемногу добавляет в улей технического прогресса свой взяток. И не всегда он добывается с риском для . жизни. Скорее, наоборот, — лишь немногие действительно рискуют, а остальные капля по капле извлекают доказательства новой истины простой работой. Но и тут необходимы преданность делу, готовность к неожиданному. Ярким примером такой «пчелы» был летчик Салих Баталов. Про таких говорят; «Нескладно скроен, да крепко сшит!» Плотный, кряжистый, как молодой дуб. Широкое, малоподвижное лицо, тяжеловатый взгляд, неторопливая походка, скупые жесты. Улыбнуться не спешил, казался замкнутым, даже несколько хмурым. К общим разговорам не пристраивался, когда спрашивали, отвечал как бы нехотя. Некоторые видели в этом высокомерие, но я вскоре убедился, что он просто не сразу подыскивал точное слово на русском языке. Вскоре выяснил, что «застегнутый на все .пуговицы» Баталов начитан и вообще развит выше уровня той среды, в которой мы жили. Говорили, что он пописывает рассказы и стихи, но сам Баталов этим не хвалился.

Летал охотно и грамотно; сделал 15 прыжков, но парашютизмом не увлекался. У меня было тогда впечатление, что авиация для него не призвание, а дань юношеской романтике.

Помню свое изумление, когда в довольно свободном мужском разговоре о женщинах он на память процитировал из книги Энгельса «Происхождение семьи…» отрывок, где говорилось о том, как женщина завоевывала право на одного мужа. Не все его поняли, но разговор сразу изменил направление, и больше на эту тему при Баталове не говорили.

Баталов был хорошим товарищем; охотно соглашался подежурить за кого–либо из семейных сослуживцев в воскресенье; по каждому вопросу и о каждом человеке у него было свое мнение, которое он никому не пытался навязать.

В испытательской работе Баталов, как принято говорить в армии, ни от чего не отказывался и ни на что не напрашивался. А так как все остальные, что называется, «рвали» интересную работу из рук командира, то ему обычно доставались дела, требовавшие терпения и систематичности, Больше всех ему пришлось летать на доводку объектов, сбрасываемых с самолета Р–5. Это были, главным образом, всякого рода десантные мешки и короба. Летал он вторым пилотом и на тяжелых машинах, а также вывозил на У–2 парашютистов на повторные прыжки.

В 1935 году Баталов женился на Ольге Яковлевой, конструкторе нашего бюро. За участие в установлении высотного группового рекорда она в числе других женщин–парашютисток получила орден Красной Звезды.

Баталов принес немало пользы и оставил заметный след в нашем общем деле.

КОРИФЕЙ ЦЕНТРАЛЬНОГО АЭРОДРОМА

В сущности, никто из нас троих не был еще испытателем. Мы ими числились, кое–что делали, но самое (ложное и ответственное доставалось Саше Анисимову. Было ему лет тридцать шесть, может, на год–два больше. Крупного телосложения, широкий в кости, уже чуть погрузневший, он, однако, обладал темпераментом и подвижностью летчика–истребителя. Летать он учился вскоре после гражданской войны вместе со своим другом Валерием Чкаловым.

Как выдающийся мастер пилотажа, Анисимов был известен Алкснису, который, будучи сам истребителем, выделял Анисимова из ряда других превосходных летчиков Центрального аэродрома.

В течение нескольких лет Анисимов возглавлял красную пятерку истребителей, открывавших воздушный парад над Красной площадью.

Это была честь по таланту. Анисимов летал отлично на всех типах самолетов, но особо любил истребитель. У него был свой излюбленный способ взлета; после отрыва от земли, набрав нужную скорость, он переводил машину в «мертвую петлю» и в верхней точке делал переворот, продолжая набор высоты в обратном направлении. Иногда он разнообразил этот номер; не возвращая машину в нормальное положение, продолжал уходить в высоту «вниз головой». Этот цирковой номер, выполняемый у самой земли, всегда производил впечатление мастерства и удали. Когда его красный И–5 выруливал на взлет–вся аэродромная обслуга оставляла работу, чтобы еще раз видеть мастерское выполнение этого трюка.

Летная психология Анисимова, как я понимаю, была производным того переходного периода, когда авиация из предмета удивления превращалась в вещь практического применения. От летчиков времен первой империалистической войны он унаследовал их воззрения, сущность которых заключалась в том, что полет — это искусство, которое служит рыцарскому воздушному бою, а летчик—артист высшего класса и не должен унижать свое искусство ничем, кроме работы в воздухе. Этими воззрениями я объясняю то, что Анисимов категорически отказывался от любого командирского поста. «Я летчик, а не командир», — говорил он.

Жизнь начала 30–х годов не давала простора для такого аристократизма, но когда Анисимову, как старшему в отряде, приходилось замещать Сафронова, он держал себя в роли командира необычно.

У Сафронова было заведено рабочий день начинать с построения, знакомства с приказами и получения заданий на день. К этому все привыкли. Однажды, когда Анисимов замещал Сафронова, я построил личный состав и доложил Анисимову:

— Товарищ командир! Личный состав отряда построен для получения указаний.

— Становись в строй, и без тебя вижу—построен, — отмахнулся он до доклада и, обращаясь ко всем, сказал: — Тут пришел один приказ по Центральному аэродрому, сейчас прочитаю.

Читал Анисимов, что называется, «вслух про себя», и мы только слышали невнятную скороговорку: бу–бу–бу. Огласив параграф, он тут же его комментировал;

— В общем, тут говорится, чтобы в столовую ходили строем. Но мы не дети, будем ходить так… А еще говорится, чтобы по утрам все делали зарядку. Ну, я человек здоровый, мне это не нужно, а вы как хотите…

Однажды наш парторг штурман Филимонов проводил общее собрание личного состава. Помнится, обсуждались обязательства по соцсоревнованию. Первый пункт гласил: «Не опаздывать на службу». Анисимов подал реплику: «А мы и без соревнования не должны опаздывать!»

Филимонов, не смущаясь, зачитал остальные пункты, я которых шла речь о бережном отношении к технике, об экономии горючего и т. п. По всем пунктам Анисимов делал язвительные замечания. Когда обескураженный Филимонов предложил высказаться по проекту, Анисимов поднялся и, направляясь к двери, пробурчал:

«Ну, я уже высказался!»

Впоследствии мне приходилось встречать людей с куцым интеллектом вроде Филимонова и в более сложной жизненной обстановке. В основном это были четные люди, но свое неумение рассуждать они компенсировали истовой старательностью и послушанием и почему частенько становились оружием в руках ловких карьеристов. Не догадываясь, что совершают подлое о, они убеждены, что служат делу партии. Всякий , когда судьба сталкивала меня с такими людьми, и моей памяти возникал Филимонов.