Дмитрий Григорьев - На плечах Великого Хималая Страница 7

О летящие в окна пластиковые стаканчики, бумажные тарелки и тарелки из пальмовых листьев, кокосовые скорлупки и банановая кожура.

О «дженерал плейс», рай для безбилетников и ад для них же, ибо тяжело быть комком в каше из людей, которая кипит и выползает из окон и на крышу.

Однако крутится вентилятор, размешивая кашку, и поезд ползет…

Кто-то насчитал двадцать восемь отличий русского плацкарта от индийского слипера, но они теряются в бескрайних полях за окном и кажется, что поезд идет по России.

Когда в девяностых я впервые оказался в общем вагоне поезда, идущего из Пури в Дели, причем был зажат между телами путешествующих индусов до такой степени, что мог спать стоя и сутки с лишним этим в основном и занимался, то думал, что хуже быть просто не может. Но впоследствии убедился, что наши поезда будут покруче индийских. Это случилось через два года: я возвращался с Тянь-Шаня и смог взять билеты только в общий вагон поезда «Алма-Ата — Екатеринбург». Уже издали, на подходе к перрону я увидел весьма странную сцену. Сотни маленьких полосатых жуков нападали на большую зеленую гусеницу. Гусеницей был поезд, а полосатыми жуками — носильщики с сумками. Сумки с китайским барахлом полностью скрывали фигуры людей. Хозяева просто терялись среди них. Разбрызгивая пот и воняя сероводородом, носильщики кричали, толкались, давили друг друга, но в итоге прорывались в вагон. Однако их крики были ничтожно тихи по сравнению с голосами хозяек товаров.

Я перевесил на грудь рюкзак, а ледоруб взял в руку — не для того, чтобы расчищать им дорогу, а, напротив, чтобы случайно никого не зашибить, и влился в общий поток. Течение протащило меня сквозь вагон и выбросило в одно из последних купе прямо на стол рядом с полиэтиленовыми мешками. Пространство надо мной и подо мной уже было заполнено полосатыми сумками и сидящими на них тетками.

— Извиняюсь… — сказал я одной из теток.

— Ничего, земляк. — Ее голос был сиплым, видимо, она посадила его во время погрузки. — Здесь и сиди.

Носильщик тем временем заколачивал очередную сумку на верхнюю полку. Но та, не выдержав, лопнула, и из нее, как семена, посыпались кроссовки. Они не достигали пола и падали на очередные сумки, тела носильщиков и пассажиров.

Тетка лихорадочно хватала их и запихивала в щели между мешками наверху.

— Стой, — сипела она, — куда прешь!

Очередной носильщик остановился, перед ним образовалась лунка, из которой тетка начала вышвыривать вверх кроссовки, и несколько пар оказались в моих руках. Я разложил их вокруг себя. С последней парой и торжествующими криками хозяйку отбросил в мою сторону прорвавшийся поток челночников.

Затем в нашу заводь принесло еще двух теток, а также девочку и мальчишку лет четырнадцати. Судя по разговорам, они и осипшая были хорошо знакомы. Носильщики, упаковав багаж, почти до самого отправления спорили насчет оплаты и ушли лишь после того, как поезд медленно тронулся. На полках остались лужи пота. Теток это не смутило, и они плюхнулись в лужи. Я по-прежнему продолжал сидеть на столе с рюкзаком на коленях, обложенный со всех сторон кроссовками.

Когда поезд тронулся, начался спокойный разговор. Я узнал, что по таможенным правилам полагается лишь один тюк на человека, поэтому поехали дети — они занимают немного места, зато на каждого полагается по тюку. В конце концов мне удалось подвесить рюкзак и пересесть на один из тюков — теперь на стол можно было поставить воду и нехитрую еду. В проходе друг на друге спали таджики — на самом деле, как мне объяснили челночницы, это вовсе не таджики, а таджикские цыгане. От них пахло кислятиной.

Кажется, вагон был заполнен до предела. Но на остановках в него продолжали садиться пассажиры, и вскоре на тюке рядом со мной оказались два геолога-нефтяника, братья, возвращающиеся с похорон отца. Они, к счастью, были без багажа.

Апофеоз случился в Павлодаре, когда в вагон зашли милиционеры и потребовали освободить два крайних купе. То есть крайнее к туалету и наше, второе по счету от конца вагона. На возражения теток было заявлено, что если мы хотим ехать без таможенного досмотра, то это сделаем. И мы это сделали! В вагоне просто не осталось воздуха — все было заполнено смесью сумок и людей. К освобожденным купе подъехал автопогрузчик, и какие-то восточные люди через окно начали заполнять их коробками с обувью.

Мы с нефтяниками заползли в узкую щель между коробками и потолком, где впервые за полутора суток нам удалось заснуть. И проснулись мы уже в Екатеринбурге.

Если сравнивать этот вагон с общим индийским, то, во-первых, в индийском меньше ругались, во-вторых, над головой крутился вентилятор, а, в-третьих, в проходах прямо по плечам и головам пассажиров ходили продавцы и предлагали различную еду и чай в маленьких чашечках.

В общий вагон садятся в основном местные крестьяне (не стоит забывать, что Индия преимущественно аграрная страна), чтобы проехать пару десятков километров, или уж совсем бедные индусы. Я же после многомесячного пребывания в стране похудел, почернел и пообтрепался до такой степени, что был почти неотличим от какого-нибудь нищего бабы.

Живое описание внешности и свойств типичного индийского бабы можно найти в словаре «Обстоятельный обзорчик про Индию» (http://ganja-jungle. livejournal.com/49517.html), написанном замечательным писателем, автором растаманских народных сказок Дмитрием Гайдуком. С его позволения привожу заметку про «Баба»: «(baba, по-русски также „бабан“ или „бабай“) — лохматый бородатый дядька, небрежно завёрнутый в тряпки (чаще всего оранжевые). Кроме тряпок, в бабайский комплект обычно входит большой челум (такая труба для курения психотропов и наркотиков), чарас, чётки, посох и бидончик; последние три вещи не обязательны, но челум и чарас у каждого бабая непременно найдётся. Они обычно кучкуются возле храмов, где для них сделаны специальные навесы или даже домики, — там они заседают, жгут костёр, курят челум и жуют, что им боги послали. При всех нормальных храмах бабаям дают бесплатную еду и специальные бабайские удостоверения. Некоторые бабаи профессионально медитируют, серьёзно поклоняются богам и занимаются йогой; другие просто так тусуются, накуривают туристов, подбивают клинья к туристкам и охотно общаются со всеми, кто проявит к ним хоть какой-нибудь интерес. Попрошайничают они очень ненавязчиво, не воруют и чарасом не барыжат — или делают это так осторожно, что никто из туристов об этом не знает. В общем, милые высокодуховные люди — но плотное общение с ними чревато жёстким флипом. Во-первых, невозможно курить столько, сколько они курят; во-вторых, ихнее курево часто содержит не только гашиш, но и существенные примеси чего-нибудь более серьёзного — например опиума или дурмана. Ну и, в-третьих, всегда есть риск попасть на реально продвинутого бабая, который не просто бродячий планокур, а ещё и адепт какой-нибудь тантрической секты. Такие кексы срывают крышу вообще без специальных средств, одним своим присутствием — и не потому, что они что-то там делают или шепчут, а просто как бы дует сквозь них такой мощный астральный ветер, что не всякая крыша его выдержит…»