Б. Малкес - Открытие великой реки Амазанок Страница 7

Спустя несколько дней справа открылась могучая река, по всей видимости Журуа. При впадении она образовывала три острова, поэтому и была названа рекою Троицы. Повсюду были селения, и индейцы на каноэ шли за испанцами следом. «Не раз индейцы пускались в переговоры, но мы не могли понять друг друга, — пишет Карвахаль, — и потому не знали, что они нам говорят».

На высадку испанцы отваживались лишь у одиноких небольших селений. Но и там хозяева встречали незваных гостей с оружием в руках. То же произошло 22–23 мая в селении Глиняной посуды (назвали его так потому, что в нем были обнаружены огромные кувшины и множество другой чудесной утвари из глины). А через пять дней конкистадоров обратили в бегство в другом селении, которое они по этой причине назвали Вредным.

Между тем река становилась все шире («… и в то время, как мы видели один из них [из берегов], - пишет Карвахаль, — второго мы не различали»), а путешествие все более напоминало собой крестный путь. Описывая бурные будни похода, автор «Повествования» все чаще прибегает к crescendo: «Мы вступили, — так начинается очередная глава, — в другую, еще более воинственную [провинцию] и была она очень населена и вела с нами неустанную войну». И монах-конкистадор Гаспар де Карвахаль отдает должное мужеству своих врагов, которые «встают на свою защиту как истые мужи».

3 июня 1542 года путешественники увидели «по левую руку» большую реку, воды которой были «черные, как чернила». Они назвали ее Черной рекой. Это была Риу-Негру — один из крупнейших притоков Амазонки. «Она неслась с такой стремительностью и таким бешенством, что ее воды текли в водах другой реки [т. е. Амазонки] струей длиною свыше двадцати лиг и ни та вода, ни другая не смешивались».

О том, как «управлялись» Орельяна и его спутники на Амазонке с индейцами, о звериных нравах христолюбивых рыцарей наживы дают представление следующие эпизоды. Как-то, было это 7 июня, в праздник тела господня, конкистадоры повесили «для острастки» несколько пленных индейцев и спалили деревню. Спустя неделю-другую в другом месте, чтобы прогнать индейцев, засевших в одном из «бухйо» (большой постройке, в которой жили совместно несколько семей), они подожгли его. «Из-за своего упрямства все там и сгорели вместе со своими женами и чадами, но так и не захотели покориться и избежать своей страшной участи», — ханжески сокрушается монах-конкистадор. В этом селении (в память о расправе его назвали селением Спаленных) нашли множество стрел и копий, «пропитанных неведомой смолой». И чтобы испробовать, не была ли та смола ядовита («…хотя испробовать это на невинном, — признается летописец похода, — быть может, и было в некотором роде бесчеловечностью…»), одной индианке прокололи той стрелой руки, она осталась жива и… «сомнение покинуло боязливых».

В середине июня, числа 10-го, был открыт главный, правый приток Амазонки — река Мадейра. Была она — так показалось путешественникам — много больше той, по которой они плыли, и ей дали имя Рио-Гранде — Большая река.

Бежали мимо бортов берега, леса, острова, реки, уплывали назад селения и «провинции», племена сменялись племенами, летели долгие недели и месяцы, а реке, хоть была она давно уж «широка, как море», конца-краю не было. Иной раз — в редкое затишье, в особенности при взгляде на благодатные берега, испанцам верилось в близость рая, но вся их жизнь — непосильный труд, постоянный голод, неустанная борьба с природой, сражения с индейцами, раны, болезни — скорее напоминала ад. «По правде говоря, — с горечью признается Карвахаль, — среди нас были люди, столь уставшие от жизни да от бесконечного странствования, до такой крайности дошедшие, что если б совесть им сие могла только позволить, они не остановились бы перед тем, чтобы остаться с индейцами, ибо по их безволию да малодушию можно было догадаться, что силы их уже на исходе. И дело дошло до того, что мы и впрямь боялись какой-нибудь низости от подобных людей, однако же были меж нами и другие — истые мужи, кои не позволяли оным впасть в сей грех, на веру да на силу коих слабые духом опирались и сносили более того, что смогли бы снести, не найдись среди нас люди, способные на многое».

Испанцы все больше дивились ширине, стремительности реки, по которой плыли, «тяжелым волнам, которые вздымались выше, чем на море». Часто в селениях им попадались на глаза чудесные изделия индейцев — судя по описаниям Карвахаля, это были предметы подлинного искусства. Впрочем, в селения они заглядывали теперь лишь изредка: боялись отравленных стрел; спали чаще всего прямо в бригантинах.

21 июня провели в селении Улицы (все постройки его вытянулись в две линии, наподобие улицы), находилось оно где-то на полпути между Мадейрой и Тапажосом. 24-го, в праздник святого Иоанна, за выступом берега открылась путешественникам людная местность («Провинция святого Иоанна»). Продовольствие вышло, и волей-неволей пришлось править туда. Индейцы выказали поразительную храбрость. «Нам казалось, — повествует Карвахаль, — что шел дождь из стрел… бригантины наши походили на дикобразов». В этом бою Карвахаль был ранен дважды: одна стрела угодила ему в бок, другая — в глаз.

Здесь, невдалеке от впадения в Амазонку реки Тромбетас, якобы и произошла та единственная встреча путешественников с амазонками, которая породила одну из самых знаменитых и живучих легенд конкисты и дала некоторым историкам повод чуть ли не сравнивать Орельяну и Карвахаля с лжепутешественником Джоном Мандевилем, автором несусветных небылиц о странах, где он никогда не был. Вопросу о достоверности «Повествования» Карвахаля и, в частности, легенде об амазонках в настоящем издании посвящается специальная статья (см. стр. 116).

Бригантины плутали по бесчисленным протокам (фурос или праранамиринс), которыми так славится Амазонка. 26 июня испанцы увидели слева «большие поселения на весьма высоком и безлесном месте, удобно расположенном и таком привлекательном, что на всей реке… не сыскать лучшего». От пленного индейца они узнали, что то были владения властителя Карипуны, «который обладает и владеет серебром без счету». Здесь отравленной стрелой был ранен и умер один из солдат. Орельяна из предосторожности приказал надстроить на обеих бригантинах борта.

Но вот (по-видимому, где-то невдалеке от устья Тапажоса) с судов заметили, что уровень в реке периодически повышается и падает. Путешественники правильно решили, что причиной этому — морской прилив, они воспряли духом, полагая, что вот-вот покажется море. Однако радость оказалась преждевременной: в Амазонке, не похожей на другие реки, океанский прилив ощущается почти в тысяче километрах от устья.