Алексей Митрофанов - Большая Никитская. Прогулки по старой Москве Страница 8

Белый шар профессора Персикова

Здания Ботанического (Большая Никитская улица, 4) и Зоологического (Большая Никитская улица, 6) корпусов Московского университета построены в 1901 году по проекту архитектора К. Быковского.

Московский университет на Моховой (так называют его, чтобы отличать от комплекса на Воробьевых горах) – конечно же, не пара зданий. Это целый научный городок, который занимает два квартала по Большой Никитской улице. Один квартал по левой стороне, другой – по правой.

Здесь издавна располагались всевозможные исследовательские и учебные организации. Даже если то или иное учреждение формально и не относилось к Университету, все равно оно было вполне интеллигентским по характеру. В частности, на месте современного дома №4, так называемого Ботанического корпуса, когда-то располагался магазин книготорговца и издателя Параделова. Этот издатель прославился тем, что хотел выпустить справочник – «Словарь псевдонимов русских писателей», но популярный в то время журналист Амфитеатров (псевдоним – Абадонна), прогневался: «Псевдоним писателя есть не только его собственность, посягнование на которую позорно… но и собственность специфическая: орудие самообороны, едва ли не единственное».

От затеи пришлось отказаться. Хотя ей, конечно, нужно отдать должное: соседство с Университетом побудило вроде бы, казалось, заурядное издательство заняться глобальным исследованием.

А рядышком с Ботаническим – Зоологический корпус. Надпись на фасаде гласит: «Зоологическiй музей». В дореволюционной орфографии. Трудно поверить, но эта надпись просуществовала на протяжении всего советского периода. Буквы подкрашивали, реставрировали, обновляли. И никому ни разу даже не подумалось, заменить «i» на «и». А то и вовсе уничтожить память о царизме.

Почему? Бог весть.

Именно в этом здании начинаются события повести «Роковые яйца» М. Булгакова: «16 апреля 1928 года, вечером, профессор зоологии IV государственного университета и директор зооинститута в Москве, Персиков, вошел в свой кабинет, помещающийся в зооинституте, что на улице Герцена. Профессор зажег верхний матовый шар и огляделся.

Начало ужасающей катастрофы нужно считать заложенным в этот злосчастный вечер, равно как первопричиною этой катастрофы следует считать именно профессора Владимира Ипатьевича Персикова».

Еще не так давно зоологическое университетское подразделение влачило жуткое существование, начавшееся сразу после революции: «Произошли события, и притом одно за другим. Большую Никитскую переименовали в улицу Герцена. Затем часы, врезанные в стену дома на углу Герцена и Моховой, остановились на 11 с 1/4, и, наконец, в террариях зоологического института, не вынеся всех пертурбаций знаменитого года, издохли первоначально 8 великолепных экземпляров квакшей, затем 15 обыкновенных жаб и, наконец, исключительнейший экземпляр жабы Суринамской.

Непосредственно вслед за жабами, опустошившими тот первый отряд голых гадов, который по справедливости назван классом гадов бесхвостых, переселился в лучший мир бессменный сторож института старик Влас, не входящий в класс голых гадов. Причина смерти его, впрочем, была та же, что и у бедных гадов, и ее Персиков определил сразу:

– Бескормица!

Ученый был совершенно прав: Власа нужно было кормить мукой, а жаб – мучными червями, но поскольку пропала первая, постольку исчезли и вторые. Персиков оставшиеся 20 экземпляров квакш попробовал перевести на питание тараканами, но и тараканы куда-то провалились, показав свое злостное отношение к военному коммунизму. Таким образом, и последние экземпляры пришлось выкинуть в выгребные ямы на дворе института».

Но со временем все более-менее наладилось. И профессор Персиков (списанный, кстати, с известного врача-патологоанатома А. Абрикосова) смог даже заказать из-за границы ящик с яйцами, повлекший за собой невероятнейшие катаклизмы.

* * *

Впрочем, и без роковых яиц в Зоологическом корпусе было жутковато. Андрей Белый писал: «Смотрит глазом стеклянным косматейший зубр, иль раскинулись щупальцы спрута: присоски – в тарелочку». Знаменитый символист был тут свой человек и любил, присев на бивень мамонта, любоваться какими-нибудь саблезубыми тиграми.

Мандельштам же сообщал, что «в темном вестибюле зоологического музея на Никитской валяется без призору челюсть кита, напоминающая огромную соху».

Впрочем, в доме находили свой приют и люди, явно чуждые и мамонтов, и зоологии вообще. К примеру, в 1940 году тут, в квартире у знакомых жила поэтесса М. Цветаева. Она писала: «В комнате Зоологического музея, выходящей на университетский двор, вход через арку, колоннада на входе – покой, то благообразие, которого нет и наверное не будет в моей… оставшейся жизни». Марина Ивановна была, к сожалению, права – спустя всего лишь год она повесилась в Елабуге.

Да и Мандельштам оказался на Большой Никитской не случайно – он частенько гостил у приятеля, биолога Бориса Кузина. Именно в кузинской каморке было написано известное стихотворение:

Я скажу тебе с последнейПрямотой:Все лишь бредни, шерри-бренди,Ангел мой.Там где эллину сиялаКрасота,Мне из черных дыр зиялаСрамота.Греки сбондили ЕленуПо волнам,Ну а мне – соленой пенойПо губам.

В то время Мандельштам и впрямь был нищ. Кузин вспоминал: «Чаще всего… у Мандельштамов не было денег. Не на что было есть, курить. Негде бывало жить. Но было постоянно и еще нечто, несравненно более тяжелое для поэта. Обиды и неудачи в отчаянной борьбе за свое выявление, за аудиторию. Обо всем этом не мог не идти разговор при наших поч-ти ежедневных тогда встречах. Но я не могу припомнить ни одного самого мрачного момента, в который нельзя было бы ожидать от О.Э. остроты, шутки, сопровождавшейся взрывом смеха. Не помню, чтобы я сам когда-либо чувствовал, что собственное мое остроумие неуместно при обсуждении невеселых положений. Шутить и хохотать можно было всегда. Был у нас даже особый термин „ржакт“ (от глагола „ржать“) – для обозначения веселого и самого разнообразного по тематике зубоскальства, которому мы предавались при мало-мальски располагающей к этому обстановке. В этих ржактах рождались многие, часто коллективные, стихотворения и другие шуточные произведения. Большая часть их забыта, но некоторые уцелели в моей памяти».

Потому и в стихотворении «Я скажу тебе с последней прямотой» не просто горечь, а горечь, замешанная на самоиронии.

Неизвестный памятник поэту Маяковскому

Здание электроподстанции метрополитена (Большая Никитская улица, 7) построено в 1935 году по проекту архитектора Д. Фридмана.

Чуть в стороне от тротуара высится серое здание в стиле конструктивизма – «вдохновенное создание архитектора Фридмана», как сказал про него острослов Илья Ильф.

По-настоящему же вдохновенным вышло не само здание, а парочка скульптурных групп, которые украсили фридманово творение. Оригинальные и динамичные, они приковывают взгляд прохожего. Впрочем, сразу же после открытия они приковывали взгляд гораздо чаще – особенно группа справа.

В первой половине 1930-х метростроевцы считались главными героями Москвы. Обыватели с нетерпением ожидали открытия метрополитена. Поэты посвящали грядущему событию стихи:

То метро, что ты готовишь,Силой сталинской горя,Пустит Лазарь КагановичВ день седьмого ноября.

Немудрено, что на здании электроподстанции авторы изобразили трех рабочих-метростроевцев. Но надо бы тому случиться, что девушка слева вышла очень схожей с Лилей Брик, молодой человек справа – с Осипом Бриком, а молодой человек в центре – просто копия Владимира Владимировича Маяковского. То есть на Большой Никитской появился самый знаменитый и скандальный любовный треугольник первых лет советской власти.

Шел 1935-й. Маяковский умер всего-навсего пять лет тому назад. Да не просто умер – застрелился. И не просто застрелился, а как раз из-за злосчастной Лили Брик. Кроме того, внимательные москвичи сразу же обнаружили волшебный ракурс, в котором черенок лопаты «Маяковского» превращается в его же фаллос… Словом, скандал во всей своей красе.

Разумеется, официально все это никем не было признано. Путеводители по городу всего лишь рекомендовали: «В пути по ул. Герцена следует обратить внимание на здание Электрической подстанции метро (д. №7). Здание построено по проекту архитектора Фридмана; стены украшены барельефами».

О скульптурах вообще ни слова. Так, на всякий случай.

* * *

А до 1933 года здесь стоял Никитский монастырь, в честь которого, собственно, улица и названа (когда в 1920 году улице дали имя Герцена, композитор Метнер заявил: «А что, Никитский монастырь теперь тоже переименуют в монастырь Герцена?» – настолько для Москвы были неразделимы эти два понятия).