Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах. Страница 8

Самый пик есть произведение позднейшего, может быть, исторического времени, и состоит из неправильного нагромождения вулканических шлаков и лавовых потоков.

Кольцеобразные стены, или цирки, названы кратерами поднятия (Erhebungs-Kratern, cratères de soulèvement), в отличие от тех кратеров, которые образуются во время извержения и нагромождают конус (Eruption’s Kratern, cratères d’éruption); острова названы «островами поднятия» (Erhebungsïnseln).

Почти в то же время развивалась теория Кордье и Констана Прево, названная, в противоположность теории поднятия, теориею понижения (affaissement). По их мнению, поднятие земной коры зависит от постоянного охлаждения внутреннего ядра, при чем земная кора, сжимаясь, образует складки, являющиеся на поверхности земли в виде гор и поднятых пластов.

Теперь тенерифский вулкан потух; он сделался, по словам Гумбольдта, лабораторией восстановленной серы; но из боков его все еще вытекают огромные потоки лавы, базальтовидной в глубине и обсиднановидной с пемзой кверху, где давление меньше. Тенериф и вообще Канарские острова, Атлантида древних, открыты были царем Юбою; он нашел острова необитаемыми, хотя, по остаткам памятников, можно было заключить о бывшем здесь когда-то населении. Каждому острову дал он свое название; самый большой из них назван Большою Канарией (от canis; собака), потому что на нем найдена была порода огромных диких собак. Все эти известия, конечно, не очень вероятны. Римляне называли эти острова Purpurariœ, от вывезенного с них пурпура, известного под именем гетулииского. После римлян известие о Канарских [4]) островах утонуло в Лете, и только в 1334 году открыли их новые путешественники. Острова были заселены сильным, воинственным народом, нравственные особенности которого напоминали бедуинов. Они жили мирно, занимались земледелием и пасли стада; но любовь к независимости поддерживала в них дух во время войны с испанцами, которым приходилось завоевывать остров. Теперь нет следов гуанчей на всем острове, кроме нескольких мумий, завернутых в козьи шкуры и благочестиво схороненных в недоступных пещерах. Гуанчи долго составляли неразрешимый вопрос: откуда и когда явились они на остров? Ученые терялись в догадках; наконец, сходство нескольких слов языка их с берберийским заставило догадаться ученых и вывести их с Северного Атласа. Особенности их характера и самая жизнь, действительно, напоминают кабилов. Они исчезли, как метеор, не оставив по себе никакого следа. Перерезаны ли они были до последнего, или слились с новым народонаселением, или, наконец, уплыли на материк в первую свою родину? Этот вопрос ученый Бертело [5]) разрешает так: «Три столетия иноплеменного владычества не могли изгладить народных черт, они сохранились в горных пастухах некоторых округов и в живущих на возвышениях земледельческих семействах. Африканский тип господствует в массе населения и дает себя тотчас заметить.» Так внимательный исследователь в неизвестном факте видит явления, обогащающие новыми взглядами науку.

Берег, близ которого мы подходили к рейду, был скалистый, голый, пересеченный горными кряжами, с обрывами и ущельями. Город Санта-Крус вытянулся своими зданиями в линию; на дальнем мысе несколько ветряных мельниц махали крыльями; две высокие колокольни, одна четырехугольная, другая цилиндрическая, с колоннадой; небольшой природный мол, на котором устроена пристань для шлюпок; несколько судов на рейде, в числе которых была яхта Вильямса (путешествующего для удовольствия англичанина, с которым мы познакомились на Мадере), и над всем этим массы гор, теряющих свои вершины в облаках и тумане, — вот что представилось нам при приближении к Тенерифу. На пристани нас встретили несколько фигур: были мужчины и женщины. Мужчины величественно драпировались в оборванные фланелевые одеяла; на головах у них были шляпы с широкими полями. Женщины также были в мужских шляпах, соломенных и пуховых; из-под шляпы падал на плечи большой платок. По шляпе и цвету платья можно было узнать, из какого места была женщина: обитательницы Лагуны (город внутри острова), кроме черной, никаких шляп не носят; женщины из Оратавы носят соломенные и притом вообще любят красный цвет, и т. д. На улицах нет экипажей; на каждом шагу попадаются дромадеры, страшно навьюченные; иногда на вьюках качалось целое семейство. Красивые мурильевские головки детей целым букетом рисовались на горбе неуклюжего животного. Верблюд привезен сюда французом Бетанкуром вскоре после завоевания Канарских островов. Он здесь расплодился и приносит большую пользу на базальтовом грунте, лишенном тучных пастбищ. Дома все в два этажа, у каждого дома есть внутренний двор с садиком и фонтаном, куда скрываются жители от жаров, под тень широколиственного банана. В каждом окне две решетчатые деревянные форточки, которые занимают место нижних стекол в раме и служат продолжением жалюзи, находящегося с внутренней стороны окна. Эти жалюзи — единственное спасение в жарких странах. Постоянная тень в комнате и постоянно продувающий воздух делают несколько сносными тридцатиградусные жары. Идя по улице, вы видите, как отворяется беленькою ручкою форточка и выглядывает красивая головка любопытной испанки. Зажиточные женщины, попадавшиеся нам на улице, были в черных мантильях, ниспадающих с головы на плечи красивыми складками, с веерами, и все, почти без исключения, были если не красавицы, то грациозны и интересны. Походка, плавное движение шеи, глаза, светящиеся во мраке (по чьему-то выражению), выказывали породу Испании.

Неподалеку от пристани площадь, на которой по вечерам гуляет санта-крусская публика. Я прогулял по ней весь вечер, ждал хоть каких-нибудь испанских сцен, но напрасно; дам кажется не было ни одной.

Мы отыскали верховых лошадей и поехали за город. Лошади были некрасивы, не так как на Мадере; седла оборваны; мундштуки какого-то средневекового устройства, без удил я с железным обручем на носу лошади; видно было, что англичан здесь нет. Проводники и здесь, как на Мадере, отправились за нами. Но местность была дика, гола и пустынна. Местами видны были клочки долин в ущельях; на них возделывался ям и cactus opuntia и coccmillifer; местами дикая euphorbia cananensis распространяли свои рожкообразные ветви. Дикие скалы Тенерифа местами покрыты беловатым и желтыми пятнами. Это — скопление микроскопических лихенов, превратившихся в руках промышленников в предмет больших выгод. Из них добывался лактмус. Во время реставрации, англичане вывозили отсюда огромное количество этого продукта. Однако, скоро англичане стали вывозить лактмус с берегов Анголы и нашли то же свойство в лихенах Альп и Пиренеев. Поэтому, вывоз их с Тенерифа совершенно прекратился. Тогда здесь стали разводить кошениль. Для этого сажают обширные рощи кактусов, на которых живет пурпуровое насекомое. С виду кошениль кажется неподвижною точкой: это самка, у которой крыльев нет; она живет неподвижно на кактусе, в твердый лист которого вонзает свое сосальце. Самец с крыльями; он летает около самки, холит и кормит ее. Оплодотворенная самка превращается в темный шарик. Это время для сбора; ее отдирают деревянным ножом от листа и собирают в сосуд, который ставят в постепенный жар, чтобы заморить животное. Отсюда и добывается кармин. Натурально, при сборе всегда оставляют самок на завод. Но ошибется тот путешественник, который по окрестностям Санта-Круса будет судить о растительности острова, Чтобы видеть природу Тенерифа, надо ехать в Оратаву, на северную сторону. Там, в Виллафранке, среди богатых виноградников, в виду величественного пика, растет знаменитое драконовое дерево, описанное несколько раз и получившее новый интерес после наблюдения Гумбольдта. В саду около Виллы-дель-Пуэрто, который развел Бертело [6], делают опыты акклиматизации растений: там уже возделываются кофейное и коричневое дерево, банан, какао и проч.